черных, веснушчатых девиц и женщин, все произошли от Айастанци Аветиса.
Можно привести и другие свидетельства. В этих селах, как и в Киоресе, — есть выражение «свадьба айастанци», которое означает бесшумную свадьбу, без свечей, без Макаров[86], — приглашенных женихом гостей, у которых был свой знак — зажженная свеча и свой макарапет, который должен был пить и поить Макаров, бить и ломать стаканы, когда было нужно, заставлять самых застенчивых девушек танцевать, затягивать свадьбу, если у хозяев вино было на исходе, а отец невесты был скуп, ссорить между собой два рода и мирить старых врагов, — словом, макары представляли такую компанию, которая властвовала в свадебном доме и над хозяевами до тех пор, пока вино не одолевало ее. И если случалось, что вина не хватало, то макарапет кричал:
— Мы же не у Айастанци на свадьбе.
И вино появлялось неизвестно откуда и каким образом, — друзья ли отца невесты или же сам макарапет посылал знак, по которому и из родника Шор можно было добыть вино, но вино прибывало, и свадьба продолжалась.
Таково было помещение в подвале, хозяин которого не считался ни жителем Гориса, ни киоресцем, а только айастанцем, но с 1897 года он жил в том же подвале. И хотя Аветис на одном осле перевез камень для двадцати домов, сам он не имел ни дома, ни домового участка, а имел он семь дочерей, всегда семь, потому что по выходе замуж одной, не проходило и года, как рождалась другая, похожая на нее девочка, и даже случалось, что мать невесты танцевала на свадьбе, будучи на сносях.
— Довольно, пожалей себя, матушка, — говорили соседи жене Аветиса, когда Аветис вновь зарабатывал пятерку, а жена начинала клясть мужа. Жена так горько жаловалась и так описывала силу мужа, что соседки — госпожа Варсеник, жена Хуршуд-бея, тетя Аник, — когда слышали шаги возчика? камня Аветиса, поднимались на балкон играть в лото.
Над подвалом, занимаемым Айастанци, жил сам хозяин дома — Шавли-бей Орбедян. Этот во всех отношениях замечательный бей всегда был неукоснительным читателем газеты «Мшак», не служил в государственном; учреждении, а жид особняком в своем: доме, как князь в? замке… Он жил не так, как Хает Нерсес-бей, который только писал рапорты, ел и спал и после сна играл в баккара; поев и выспавшись, Павли-бей уходил, в глубину сада и там предавался размышлениями о прошлом и будущем Сюнийского нахарарства[87].
Среди горисских беев он был единственным, кто не курил готовых папирос, а покупал в лавке Ефрата Ерема пустые гильзы, которые: Павли-бей собственноручно набивал табаком, смоченным в медовом соку. В коробках этих гильз бывал сюрприз — бумажная бабочка, цветной флажок, и вот дети со всей улицы собирались во дворе Павли-бея; когда, слышали; что Павли-бей открывает новую коробку. И в эти дни горе было дочерям Айастанци Аветиса, потому что даже шестилетний мальчик бил быт девиц на выданье, если б они не убегали в подвал. А. Павлжбей ждал, пока двор не наполнится мальчиками, и тогда открывал коробку. Цветной флажок или бумажную бабочку из коробки Павли-бей кидал с балкона вниз; дети набрасывались друг на друга, а хозяин развлекался. Замечательный во всех отношениях Павли-бей, если встречал среди ребят мальчиков двенадцати — четырнадцати лет, поодиночке вызывал их на балкон и, подергав их: слегка за уши, наставлял:
— Ухо тебе отрежу, если услышу, что ты взял девушку чужой национальности. Возьмешь армянскую девушку, понял?
А мальчики; почесывая уши, спускались и думали; что же они будут делать с некрасивой, черной и веснушчатой дочерью Айастанци Аветиса.
9
Улица, где большей частью были дома беев и среди них дом Павли-бея, в подвале которого жила семья Айастанци, — улица эта называлась улицей Манучар-бея. Как бы мал ни был город, не имевший ни одной фабричной трубы и гудка, но имевший богатый рынок, войсковую часть, тюрьму, церкви и присутственные места, так называемые государственные учреждения, тем не менее это был город, который имел городского голову, городскую думу, улицы носили названия, утвержденные городской думой него превосходительством генерал-губернатором. Так, одна улица называлась улицей Манучар-бея, другая — Царской, третья — имени губернатора Ковалева, четвертая — имени того первого уездного начальника, который на военный глазомер начертил речную долину и с помощью линейки разделил на равные клетки, размером в четыреста квадратных саженей каждая. Но хотя генерал-губернатор утвердил названия улиц и они были вывешены на стенах, а дома пронумерованы (прогрессисты еще жаловались на недостатки городского головы Матевос-бея), тем не менее народ, то есть Киорес-Шен со всеми своими кварталами и соседние села, ни с названиями улиц, ни с номерами домов не считались; они говорили: «Калинпа», — и все понимали, что речь идет о взгорье, где когда-то стояли сараи, а теперь был городской бульвар, вернее — то место, где гимназисты лежали на спине или играли на гитаре, или же от скуки плевали в ущелье, где раньше были саманники.
Киоресцы если указывали на какой-то дом, то говорили: выше дома Симон-бея, и все знали, что речь идет о доме того Симон-бея, собаку которого боялись даже нищие.
Миракин тумб — даже и те, кто никогда не видел этого былого холма, по одному названию находили ту часть города, где были дома Авагимовых, русская школа и почта. Гомши посер (буйволиные ямы) были новой частью города — от пассажа до здания городской думы. Это место так называлось с давних пор, с того времени, когда там были родники, в водах которых сидели буйволы. Теперь не было ни буйволов, ни родников, но старое название сохранилось и еще звучало, точно под фундаментом пассажа, журча, протекали старые родники…
На той улице, которая называлась Старая дорога, жили ремесленники, большей частью коренные киоресцы. Они выбрали этот берег реки, может быть, потому, что вследствие опасности наводнения домовые участки на этой улице были дешевы, может быть, и потому, что по ту сторону реки находились их отчие огороды с неистощимым урожаем бобов, картофеля и тыквы, который, однако, истощался к весне, потому что среди ремесленников были такие едоки, как, например, чакмачи Веская, плотник Ачан и седельник Теви, которые если бы вместе пошли на свадьбу, то собака хозяина осталась бы голодной.
На этой улице жили плотники, каменотесы, сапожники, жестянщики, красильщики, а также некоторые беи, оставшиеся вне круга других беев, как, например, третий Нерсес-бей, которого называли Пристави Нерсес-бей, потому что когда-то он был писарем у пристава. Но теперь осталось только имя, и никто его ни в грош не ставил
