виноградных листьев играют зерна риса?.. Котел кипит, пар иногда поднимает крышку, делает «пуф», и крышка, звякая, садится. Это дыхание котла напоминает послеобеденный сон Нерсес-бея, когда он, надувая толстые губы, во сне произносит «пуф», испуская благовонное дыхание.
Возле большого котла расставлены в ряд многочисленные миски, бадьи, сковородки с ручками, медные тарелки, содержимое которых служит для той же. долмы. В большой посудине греется сок айвы и граната, который должен вскипеть только один раз, затем этот сок в цветистой посудине служанка должна отнести в погреб для охлаждения. Он должен быть подан в ту минуту, когда из кухни на большом блюде вынесут долму, и Нерсес-бей зальет ее пар холодным соком граната и айвы. Рядом с ним греется раствор кардамона и корицы, чуть подальше сушится красный хлеб, который Нерсес-бей своими пальцами должен накрошить в жидкий сок долмы. На кухне на других тарелках разложена зелень — сладкий лук, кишнец, кресс, отдельно положены куски белой редьки — не той редьки, которая созревает в один месяц, а той, которая едва созревает за год, но три года сохраняет вкус.
На кухне жена Нерсес-бея ручной мельницей мелет кофе и жалуется, что в магазине французских товаров больше не следует покупать кофе, а покупать следует у Ефрата Ерема, кофе которого очень понравился Людмиле Львовне. Она жалуется, но ухом прислушивается к котлу, и каждый звук, каждое звяканье его крышки для нее являются знаками оформления долмы. Хозяйка небольшой черпалкой дает такт этому сложному движению. Как кормчий, она ведет обеденное судно до последней гавани, до…
Но такова была судьба весьма нравственных и знатных дам Гориса; они заботились о том, чтобы пуховые подушки были взбиты, постель была мягкая, обед безукоризненный и обильный, надо было уметь варить кофе и занять гостей до кофе и потом играть в лото или в карты. Это было их уделом, и многие из них не знали даже должности своего мужа, а только знали, что он из крупных работников канцелярии и что выше только два бея — такой-то и такой-то, а остальные все беи — еще ниже, их жены — ниже ее, а их дети — это уже такое, что им не играть с ее детьми. Те могут иметь вишневое варенье, а она — айвовое, у них просто серебряный сервиз, а. у нее серебряный с позолотой, — словом, они должны были стоять ступенью выше тех беев, ступенью выше которых был хозяин дома.
Таковы были эти женщины — матери многочисленных детей, распорядительницы кухни, гостеприимные хозяйки. И еще сколько обязанностей было у них!.. Вот из двух окон, расположенных друг против друга, переговариваются две такие хозяйки:
— Варсеник, почему это у вас всю ночь горел свет? Поздно ушли твои гости, что ли?
— Какое поздно, без четверти двенадцать ушли, милая. Жарко было, жарко… Чуть сердце не лопнуло.
— Э, говоришь, жарко… Тебе хорошо. Хочу поехать в Шушу, говорят, приехал профессор Богатуров… По женским болезням он хорош…
— Счастливая ты… Я бы тоже поехала, если б не ребенок….
Закрывают окна, и обе милые соседки шепчут по адресу друг другое.
— Чтоб тебе пусто было! Как же, пошлет тебя муж в Шушу… Ребенок только предлог для тебя;
— Твоему пожелтевшему лицу Богатурова недоставало.
И только можно удивляться, как умны были, эти женщины. И как энергичны, что после стольких, хлопот они еще находили время перейти улицу, чтобы попробовать варенье у соседки, того варенья, способ варки которого привезли из города Варвара Минаевна, госпожа Варенька, Вари-баджи, как ее называла прачка Мина. Они находили время перенять фасон пелерины последней моды, даже заходили, к дамскому портному Мацаку якобы случайно, но с целью увидать ту кофту, которую, заказала госпожа Оленька и о которой так много говорили в доме Лалазаранц. И о чем они только не высказывали свои мнения, и каких только мнений они не высказывали!..
— Студент Рубен, очень ошибется, если женится на Герселии. Нутро у нее нездоровое…
— Сын Амбрумова не ладит с мачехой. Говорят, священник Завеян пошел мирить их…
— Старшая дочь. Саака Сергеевича, распущенна. Вчера ночью ее видели на бульваре с русским офицером…
— Э, времена изменились, развились они, просветились… дети-то наши; а не нравимся мы им…
— Поделом жене Саака Сергеевича, поделом… Говорила я, не посылай ты дочь далеко, испортится, а она: мол, пусть кончит учение, врачом будет. Ну, теперь пусть станет врачом… Станет, как же!..
Такое мнение высказывала также госпожа Bаpceник, беседуя с соседкой из окна или идя в гости в какой-нибудь дом, где они обменивались слухами; брали взаймы сплетню, как брали керосин, потому что днем забыли купить, или медное сито для процеживания плова. Госпожа Варсеник этим делом занималась даже на кухне, в самую ответственную минуту оформления долмы; когда, слишком сильный огонь или лишняя проба могли испортить все; так рулевой, заглядевшись на морских чаек, сажал суда на подводный камень..
Но дарование госпожи Варсеник в том и заключалось, что она могла хаять кофе из магазина французских товаров и одновременно вынуть из огня головешку, от жара которой сок граната и айвы мог бы почернеть. Госпожа Варсеник рассказывала своей служанке:
— Говорят, третьего дня женщина одна пошла за банджаром[84], дошла до ущелья Матура… Да, чтобы не забыть, поставь кувшин с вином в ручеек да нарви несколько дамбулов[85], с того крайнего дерева. — А сама в это время поднимает крышку котла и по пару, запаху, вернее — по кипящей жидкости, узнает, что творится в глубине котла.
— Идет, папа идет, и с ним человек один, — крича, вбегает маленькая дочь госпожи Варсеник, которую жать поставила сторожить на углу улицы.
— Идут! — кричат дети, как если б матросы крикнули: — «Земля видна, земляк».
Тут талант госпожи Варсеник поднимается до высот совершенства, до высот «настоящего искусства домашней хозяйки.
— Отставь котел в сторону.
И для гостя юна ставит такую же чашу, какую поставила для мужа.
— Достань редьку ив воды.
При этом юна спешит в пять минут переменить платье, привести себя в порядок, поправить пояс у младшего сына, напомнить дочери, что нужно поздороваться с дядей Назаром, и в этой суматохе забывает снять сажу на большом пальце, которую заметит вечером, когда будет продолжать рассказ о женщине, которая третьего дня пошла в ущелье Матура…
По приходе Нерсес-бея и его гостя — Назар-бея — обед начинался не тотчас же, хотя Нерсес-бей, еще когда писал рапорт, почувствовал голод, вернее — ему ударил в нос запах долмы, подобно тому, как пушинка из подушек госпожи Оленьки
