набатейского, нееврейского памятника в Иордании. Поход в Петру был современной заменой пальмаховскому приключению по «завоеванию» земли пешком, что также означало пересечение границ и смелость разрушать условности. Писательница Наоми Франкель изумленно писала о Меире Хар-Ционе, лучшем рейнджере, которого Моше Даян назвал лучшим еврейским бойцом со времен Бар-Кохбы: «В чем источник необычайного стремления ломать границы и условности, идти тропами, еще не хоженными человеком, достигать горных вершин, быть первым и единственным в местах, которых никогда не видел человек, и всегда иметь ощущение свободного пространства?»
Превращение Земли Израиля в Государство Израиль наложило практические и духовные границы для молодых людей, которые чувствовали, что упустили задачу ведения Войны за независимость и что им не оставалось никаких смелых миссий. Сегодня разочарование «молодых и неугомонных» направлено на походы в Непал, Южную Америку или Индию. Но в то время границы были закрыты. «Неудивительно, что из-за разочарования границами родилась жажда свободы», тоска по «ощущению свободных просторов»[178], пишет Франкель. Поход в Петру был попыткой прорвать осаду, поднять планку опасности и мужества, что было привлекательно, несмотря на или из-за того, что уже пытавшиеся пересечь границу были убиты иорданскими пограничниками, и было ясно, что для этого похода требовалось больше, чем просто намек на русскую рулетку. То была израильская версия романтики опасности, подходящая только индивидуалистам, готовым разрушить условности и отвергнуть социальный авторитет. Путешественник был новым героем-одиночкой, точно таким же, как тот, кто едет верхом в сторону заката в вестернах.
С точки зрения сегодняшнего дня израильская действительность того периода кажется революционной, поскольку изменила страну и создала нацию. Но для тех, кто вырос в период ишува, и для тех, кто участвовал в Войне за независимость, этот период стал большим разочарованием. То был полдень после утра создания государства, и настоящая сионистская революция сделалась рутиной. Больше не было волнений подполья, личных жертв, тюрем, демонстраций, нелегальной иммиграции и отчаянной борьбы. Пришло время для повседневной работы, к которой некоторые были не готовы ни духовно, ни культурно. Синдром разочарования, который испытывают солдаты, вернувшиеся домой с войны, когда понимают, что жизнь продолжается, что надежды на новый, лучший мир преувеличены, хорошо известен во всем мире. Некоторым солдатам 1948 года государство казалось искажением всего, за что они боролись. Бывшие участники Palmach так и не простили Бен-Гуриону ее расформирования. Позорное увольнение из армии их командира Игаля Алона стало дополнительным оскорблением.
Молодые люди как слева, так и справа демонизировали и отвергали «государство Бен-Гуриона». Левые сионисты, основавшие партию Mapam в 1948 году, восхищались СССР (от чего они не освободились по крайней мере до 1956 года), что только подливало масла в огонь их враждебности. Они возлагали на Бен-Гуриона ответственность за принижение роли революционного авангарда путем присвоения государством прежних достижений левых, а также за смену курса израильского государственного корабля в сторону Запада. Для молодой левой интеллигенции то были непростительные грехи. Masa, левый культурный еженедельник, выразил разочарование и гнев по поводу государства Бен-Гуриона, которое не было тем, о чем мечтали его приверженцы. Со своей стороны, бойцы Etzel и Lehi считали, что Бен-Гурион узурпировал руководящий пост, который они как истинные борцы за родину заслужили. Их враждебность к нему усиливалась воспоминаниями о «Сезоне» («Сезон охоты», операция в 1944 году, когда Haganah выдала британцам бойцов Etzel) и об инциденте Altalena; эти события были для них определяющими. Они изображали Бен-Гуриона злобным, демоническим правителем, который смирился бы с любым подлым действием.
В 1950-х годах два литературных кружка и произведения, которые они создали, стали средоточием молодой оппозиции, объединенной не какой-либо собственной идеологией, а исключительно враждебностью к «государству Бен-Гуриона» (фраза, приписывающая премьер-министру гораздо больше власти, чем он обладал в реальности, но она легла в основу мифа). Эти два движения были основаны писателями поколения Palmach и теми, кто был связан с «ханаанейскими» кругами. Писатели поколения Palmach (Хаим Гури, Аарон Меггед, Моше Шамир, Игаль Моссинзон, Ханох Бартов, Амир Гильбоа и другие) вышли на передний план еще в 1940-х годах. В 1950-е годы большинство из них были связаны с изданием Masa, и их творчество представляло собой опыт «местных сыновей», молодых людей, выросших в стране в эпоху борьбы и войн. Большинству членов этой группы был чужд опыт израильтян, прибывших из диаспоры. Книга Моше Шамира With His Own Hands: Elik’s Story («Своими руками: история Элика»), опубликованная в память о его брате Элике, павшем в Войне за независимость, начинается словами «Элик родился на море». Эта фраза стала литературным лозунгом, определяющим типичного сабра, или коренного израильтянина: рожденный на море у берегов Тель-Авива, без прошлого, без связи с еврейским народом. Напрасно Шамир утверждал, что это не было его намерением; он имел в виду только то, что его брат любил проводить время на пляже Тель-Авива. Фраза обрела собственную жизнь, особенно после того, как литературовед Гершон Шакед использовал ее в качестве названия главы о творчестве этого поколения в своей книге по истории новой ивритской литературы.
Это было первое поколение писателей, для которых опыт жизни в Палестине и Израиле был основным. Связь этих молодых писателей с мировой литературой в то время поддерживалась через СССР. На них повлияла советская военная литература в переводе на иврит, а их собственные работы воспроизводили «социалистический реализм», доминирующий в Москве жанр. Он отвечал требованиям читателей, которые искали литературное изображение героической сионистской саги. А количество книг, опубликованных после Войны за независимость, в целом оправдывало ожидания читателей. Любая критика сионистско-социалистического этоса была слишком робкой, и изображаемые герои соответствовали общепринятому повествованию (He Walked in the Fields («Он шел по полям») Моше Шамира, They’ll Arrive Tomorrow («Они прибудут завтра») Натана Шахама, Gray as a Sack, Sands of the Negev («Серые, как мешок, пески Негева») и A Man’s Way («Путь человека») Игаля Моссинзона и In the Fields of Philistia («В филистимских полях») Ури Авнери). Исключение составили два рассказа С. Изхара, опубликованные еще в 1949 году, Hirbet Hizʻah («Хирбет Хизах») и The Captive («Пленник»), в которых подчеркивалась моральная дилемма в отношении арабов и, в частности, изгнание палестинских арабов. К концу 1950-х был опубликован монументальный роман Изхара Days of Ziklag («Дни Циклага»), в котором описаны попытки отряда еврейских солдат удержать Хирбет-Махаз, пост на вершине холма в пустыне Негев, переходивший из рук в руки семь раз. В этой книге миф о бойцах 1948 года, местных уроженцах, достигает апогея; и притом Изхар разрушает миф. Он оставляет неясным, является ли Хирбет-Махаз библейским Циклагом (Секелагом), где Давид скрывался от Саула, или просто еще одними
