ряда польских произведений искусства, таких как бюст польского короля Яна Собеского, выставленный в Летнем саду[1542].
По сути, оценка Петром I истории взаимоотношений России и Польши не отличалась от позиции его отца и деда. Это идет вразрез с устоявшимся образом основателя империи, которого принято считать реформатором, ломающим старое и отторгающим прежнюю традицию. Утверждается также, что допетровское фактически перестало существовать в политическом ландшафте вплоть до появления интеллектуального славянофильства конца царствования Екатерины II. Эпизод с картинами Т. Долабеллы опровергает эти установки. Петр I был внимателен к истории Смутного времени и памяти о ней, особенно во второй половине жизни и царствования. Так, известно, что именно при Петре I была предпринята попытка отыскать царские венцы, украденные из казны Рюриковичей после взятия Москвы поляками[1543]. Существует также, впрочем, окололегендарное сообщение о посещении Петром I могилы К. Минина в Нижнем Новгороде. Согласно разысканиям И. И. Голикова, в 1722 г., в день своего 50-летия, император отправился в Спасо-Преображенский собор, где поклонился могиле Минина, произнеся: «Вот истинный спаситель Отечества!»[1544] Стоит отметить, что все эти усилия Петр предпринимал в ситуации ограниченного влияния на Польшу.
Оценить развитие истории памяти о Смуте в последующий период сложнее. Хотя польская политика Екатерины II, с возведением на престол Станислава Августа Понятовского и аннексией огромной территории в результате разделов 1772, 1793 и 1795 гг., представляла собой значимую главу в истории царствования, осмысление произошедшего, как кажется, мало коррелировало с видением событий начала XVII в.
Екатерина II, много писавшая на исторические темы, без сомнения, знала о периоде Смуты. Так, она предполагала включить рассуждения о XVII в. в свой большой проект по написанию истории России[1545]. Кроме того, в ее произведении «Чесменский дворец», где портреты российских и европейских монархов оживают и начинают говорить друг с другом, появляется и Василий Шуйский. Детронизированный царь воздает здесь хвалу патриарху Филарету – отцу царя Михаила Федоровича, отмечая, что «не все имеют счастье получать… хорошие советы», и вспоминая, впрочем без каких бы то ни было деталей, свой плен в Польше[1546].
Екатерина II была также знакома с историческими трудами В. Н. Татищева и М. М. Щербатова[1547], каждый из которых достаточно пространно писал о периоде Смуты и – предметно – о царе Василии Шуйском. При этом если Щербатов остановил свои разыскания по русской истории на моменте потери Шуйским власти, то его предшественник Татищев выбрал иную стратегию, рассказав историю Смуты вплоть до избрания Романовых. В татищевской «Истории российской», которая нравилась императрице, было описано пребывание плененного царя Шуйского под Смоленском, эпизод с отказом поклониться Сигизмунду III и, наконец, его увоз в Польшу на глазах у жителей осажденного города. Историк также прямо связывал выдачу Шуйского полякам с развернувшимся земским движением[1548]. Татищев описал и пребывание царя в плену: в его трактовке Шуйский не только не поклялся Сигизмунду, но также отказал ему в требовании уступить московский престол «письменно». За этим последовала ссылка и смерть: «…слыша король (Сигизмунд III. – Прим. авт.) такое в Москве смятение… послал… Шуйских в другие городы, где их содержали с великим утеснением. Царь Василей же, по многим мучительским домагательствам и принуждениям по желанию королевскому никакова письма не дав, в Польше голодом уморен, в котором большая часть родственников его последовали»[1549]. Интересно, что в интерпретации личности Шуйского и в разборе значения его правления между историками не было согласия. Щербатов даже обвинил Татищева, что последний, «не вникши в подробности обстоятельства и деяния сего Государя (Василия Шуйского. – Прим. авт.)… вообще его… охуляет»[1550]. Однако и Татищев, и Щербатов сходились в оценке концовки жизни царя – Шуйский был, по их мнению, «несчастным» государем[1551].
Можно предположить, что история Смуты – еще в полной мере не рассказанная – интересовала Екатерину II значительно меньше, чем более ранние и более поздние периоды истории России. Так, в ее «Записках касательно Российской истории» речь идет только о древности, а не о Средневековье, а из сохранившегося черновика «Размышлений о проекте истории России XVIII века» (1785 г.) становится ясно, что императрица намеревалась уместить огромный период истории от Рюрика до первых Романовых в одну главу[1552]. Главным, однако, стоит признать отсутствие с ее стороны мотивации: потребности использовать историю Смуты для реализации конкретных политических задач в период ее правления не возникало. Герои Смуты, включая царя Василия Шуйского, больше не играли роли как часть династической, даже в каком-то смысле семейной истории, как это было с первыми Романовыми. Легитимизируя собственное право на власть, императрица обращалась к образу Петра I, а во второй половине царствования, стремясь выбраться из тени великого монарха и начав, по точному выражению В. Ю. Проскуриной, ревизию его наследия, интересовалась образами Александра Невского и князя Владимира[1553]. Существенно, что попытка сформулировать стратегию политической апроприации польских земель заставила Екатерину II обратиться к истории столкновений на этой территории, но гораздо более раннего периода.
9.3. Общественное восприятие смутного времени в России первой трети xix в. и варшавская коронация 1829 Г
Приехав в Варшаву на коронацию в 1829 г., император Николай I буквально оказался внутри пространства, воплощавшего триумф Польши над Московским царством в начале XVII в. Во время въезда монарха в столицу Царства Польского кортеж, пройдя по улицам Закрочимска, Фрета, Длуга, Медова и Старо-Сенаторска[1554], повернул к Варшавскому замку – месту коронации – со стороны колонны Сигизмунда III. Сама коронация прошла в том же зале, где в 1611 г. была организована клятва Шуйских, целовавших во время действа руку своего врага – короля Сигизмунда. Как уже упоминалось, во время прочтения коронационной молитвы император Николай опустился на колени перед собравшимися здесь членами польского сейма и католическими священниками. На протяжении месяца пребывания в столице Царства император и свита, перемещавшиеся по городу, вполне могли видеть и Московскую часовню, расположенную всего в полутора верстах от замка[1555]. Как действовал император, оказавшись в пространстве, которое многие его предки воспринимали как заведомо враждебное? Пытался ли он разрушить, изменить или перекодировать его?
Как уже отмечалось, в России на конец 1810‐х – 1820‐е гг. пришелся всплеск общественного интереса к событиям Смутного времени, при этом к монументальной образности (московский памятник К. Минину и Д. Пожарскому был открыт в 1818 г.) добавились исторические исследования (тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина публиковались в 1818–1829 гг.) и художественные тексты, такие как «Борис Годунов» А. С. Пушкина (издан в 1831 г.). Отметим, что в начале XIX столетия «иерархия» героев Смуты была не такой, какой мы представляем ее в наше
