заботиться, помогать. Он хороший, такой хороший..., Но ничего, ничего не получится..., Хоть он
меня тоже - любит».
Ханеле, взяв деревянную лопаточку, перевернула курицу: «Как царь Соломон сказал? «Большие
воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Жди, Господь все устроит, Он не хочет, чтобы
люди страдали, поверь мне».
- А папа? - подумала Рахели. «Если я...- она даже не могла заставить себя произнести это слово, -
если я..., Папа мне этого никогда не простит. Ему придется сидеть шиву, он потеряет работу,
девочек никто не захочет брать замуж. Я все разрушу, все..., Но разве Господь такое может
допустить, Он, же милосерден».
-Чем так вкусно пахнет? - раздался с порога звонкий голосок Батшевы. Она всунула белокурую
голову на кухню, и, облизнулась: «Малка стирает, а я...»
-Ты тоже должна стирать, - вздохнула Рахели. «Сейчас папа и, и..., господин Корвино с кладбища
вернутся, обедать сядем».
-Печенья, - потребовала Батшева: «Я лучше на стол накрою, можно?»
Ханеле порылась в холщовом мешочке и протянула девочке печенье: «Можно». Когда дверь
закрылась, она обняла Рахели. Та испуганно спросила: «Что это у тебя на груди? Теплое?»
Амулет уже несколько дней был таким. Это был не обжигающий жар, как зимой, в Цфате. Это было
ровное, спокойное тепло, вселявшее надежду и уверенность. «Он уже близко, - поняла Ханеле. «Я
не вижу, все тускло, но я знаю - он уже близко. Скоро мы с ним встретимся, и тогда..., - дальше все
было мутным, и она опять слышала крик ребенка и плеск воды.
-Все будет хорошо, - она поцеловала висок девушки.
-Нельзя говорить дурные вещи, - напомнила себе Ханеле. Помотав головой, она отогнала видения.
На кладбище было безлюдно. Пьетро, поднявшись с колен, в последний раз шепнув: «Мамочка...,
- сказал: «Спасибо вам, рав Горовиц».
-Уже не мальчик, - понял Аарон, глядя на грустное лицо юноши. «Глаза у него другие стали.
Безысходные. Как у меня, наверное. Плакал, бедный, видно же».
- Ты не волнуйся, - Аарон коснулся его руки, - мы за могилой твоей мамы ухаживаем. У нас это
мицва, заповедь, а, как я умру - кто-то из зятьев моих будет это делать.
-Кто-то из зятьев, - горько повторил Пьетро. «Нет, я не могу ее больше видеть, не могу..., Ей же
тяжело будет, моей любимой, не мучь ее, не надо. Откажись, не иди к ним...»
-Пойдем, мой хороший, - ласково позвал его Аарон. «Там девочки обед приготовили. Хоть
домашнего поешь, а то в Вифлееме тебя так не накормят, на постоялом дворе. Ты один едешь?»
-Отец Бьюкенен уже там, - кивнул Пьетро. «Мне, - он замялся…, Моше поможет туда добраться, у
него много турок знакомых. Рав Горовиц, - юноша взглянул на него, - вы знаете, что Моше...»
-Да все знают, - устало пожал плечами Аарон, вымыв руки у ограды кладбища. «Неправы его
родители, дорогой мой. Жениться по любви надо, а не по расчету. Я, когда жену свою покойную
встретил, у нее за душой ничего не было. В чужом платье под хупой стояла. И у меня тоже, - он
вдруг улыбнулся, - голова и руки, вот и все. Это неважно, милый мой, - он погладил седоватую
бороду, - деньги, почет…, - рав Горовиц осекся и посмотрел на дорогу, что шла к кладбищу.
Теплый ветер завивал на ней пыль, человек в капоте стоял, засунув руки в карманы, глядя на них.
-Вот и рав Судаков, - хмыкнул Аарон, - не придется тебе в ешиву идти. Но ты ведь письма Ханеле
передал, ты говорил.
-У меня еще одно есть, - Пьетро полез в карман сюртука. «Дядя Теодор просил ему лично в руки
отдать, оно на русском. Я сейчас».
Он спустился вниз и вежливо поклонился: «Здравствуйте, рав Судаков. Я Пьетро Корвино,
племянник миссис Изабеллы. Мы с вами в Венеции встречались, я тогда еще ребенком был. У
меня для вас письмо, от брата вашего, старшего. У него сын родился, три года назад. Они с его
женой, миссис Тео, в Россию вернулись».
Степан молчал, разглядывая лицо юноши.
-Он на Моше похож, - подумал рав Судаков, - но я это еще в Венеции видел. А если это мой сын?
Никто не узнает, но все равно - нельзя, чтобы он здесь отирался. Зачем Горовиц стал его привечать,
он же гой, этот Пьетро. А у Горовица дочери...
-Спасибо, - сказал он. Даже не глядя на конверт, Степан засунул его в карман капоты.
-Рав Судаков, - Пьетро помялся, - а вы ведь мою маму знали, Еву Горовиц? Какая она была?
Степан вспомнил холодный ливень, хлеставший во дворе, резкий, стойкий запах мускуса и ее стон:
«Еще, еще, пожалуйста! Так хорошо...».
-Ваша мать была шлюха и вероотступница, - холодно ответил он, - выросшая в секте выкреста
Франка, да сотрется его имя из памяти людской. Она участвовала в мерзких ритуалах, - Степан
поморщился, - отдавалась сотням мужчин, еще с детства...
-А потом она приехала сюда, соблазнять и сбивать с пути истинного евреев. Однако Господь
наказал ее, лишив разума. Она умерла, как бессловесное животное, в своей грязи. Всего хорошего,
- Степан посмотрел на изумленное лицо юноши. Не удержавшись, он добавил: «Ваш отец, - если
он им был, конечно, - был шпион, развратник, без чести и совести».
Наверху запела какая-то птица, а они все стояли, друг напротив друга. Степан увидел, как
задрожали губы юноши и усмехнулся: «Теперь он точно отсюда уберется. Незачем, чтобы все
видели, как они с Моше похожи. Еще слухи какие-то пойдут, не приведи Господь...»
-Вы..., вы..., - наконец, сказал Пьетро. Махнув рукой, юноша бросился к Яффским воротам. Степан,
достав письмо, порвав его на мелкие кусочки - пустил по ветру.
-Что вы ему сказали, рав Судаков? - раздался сзади холодный голос. Темные глаза Аарона
блестели. Степан понял: «Вот какой он на самом деле. Теперь видно - как он на ягуаров в
одиночку охотился. Однако ничего он не посмеет сделать, он от меня зависит».
-Он меня спросил о своей покойной матери, - Степан отряхнул рукав своей капоты. «Я ему сказал
правду, рав Горовиц».
Степан не успел отшатнуться - щеку ему ожгла пощечин. Рав Горовиц спокойно опустил руку: «Не
ходи сплетником в народе своем. Не убил я тебя только потому, что ты калека, - он посмотрел на
правую руку Степана. Аарон, молча, направился вниз, к городу.
Рав Судаков раздул ноздри: «Рав Горовиц, можете распрощаться с работой.Пойдете милостыню
просить, на пожертвования жить будете».
Он выругался себе под нос. Дернув щекой, рав Судаков наклонился - обрывки письма лежали в
пыли. Степан наступил ногой на бумагу, успев увидеть знакомый почерк брата, и сжал кулаки: «Я
его уничтожу».
Аарон сидел в своем кресле, слыша голоса девочек, доносившиеся из сада. Гранатовое дерево
зеленело. Он, вздохнув, осмотрел комнату, книги: «Дом нельзя продавать..., Да и не придется, с
деревом я работать умею, не пропаду. Тору, наверное, мне больше не писать. Жалко, - он
вспомнил свой кабинет в ешиве, запах чернил, остро заточенные перья:
-Может, уехать? Меир и Эстер всегда нам рады будут, устроюсь там раввином..., Нет, мне без
Иерусалима нельзя. Как тело без души. Если б остались мы тогда в Америке, может быть, и по-
другому бы все повернулось...
Дверь скрипнула. Рахели робко спросила: «Папа, а почему господин Корвино не пришел? Вы же
собирались...»
-Ему сейчас одному надо побыть, девочка, - ласково ответил Аарон. «Иди-ка сюда».
Рахели присела на ручку кресла и рав Горовиц улыбнулся: «Ты на маму свою похожа, милая. Она
такой была, как мы встретились. Очень красивая».
-Папа, - Рахели посмотрела на его лицо, - папа, что случилось?
Аарон вздохнул и стал говорить. Лицо дочери исказилось брезгливой гримасой. Рахели гневно
выпрямилась: «Папа! Как он мог! Это же грех, грех! Нельзя даже упоминать о таких вещах, нельзя
сплетничать!»
-Я ему так и сказал, - усмехнулся Аарон, рассматривая свою ладонь. «Я тебя просто хотел
предупредить…- он не успел закончить. Дочь выскочила из комнаты и крикнула снизу: «Я уверена,
это все ложь, ложь, и больше ничего!»
Дверь хлопнула. Аарон грустно заметил: «Кое-что там, правда, конечно. Но все равно - я верно
поступил, так, как надо». Он постоял еще немного, смотря в окно, а потом пошел в сад, к
девочкам.
Рахели вырвалась на Виа Долороза: «Я знаю, где он. Господи, бедный мой, бедный…, Но ведь туда
нельзя заходить, это запрещено! Кем запрещено, - разозлилась она, - лицемерами, вроде рава
Судакова? Наплевать!». Она отдышалась. Проталкиваясь через полуденную толпу, девушка
побежала к храму Гроба Господня.
Она несмело, робко заглянула внутрь - в церкви было полутемно, колебались огоньки свечей.
Несильно, приятно пахло чем-то теплым, пряным. «Здесь идолы везде, - испуганно вспомнила
Рахели, - и смотреть на них нельзя. Но мне, же надо Пьетро найти…»
Девушка огляделась - было тихо, на стенах она увидела тусклое, старое сияние золота. Рахели,
