аптекаря тоже.
На расплывшейся красной физиономии старика насмешливо поблескивали озорные глазки, он загораживал брюхом проход в ложу.
— Не говорите глупостей, Корви, — строго прикрикнул на него адвокат. — Не забудьте, что вы просите место весовщика у городских весов.
— Совершенно верно, господин адвокат, надеюсь, вы замолвите за меня словечко? Но не могу же я выложить за вас две лиры из своего кармана, — у меня их попросту нет.
— Если бы вы не объявляли себя трижды банкротом, — адвокат заплясал на месте от раздражения и замахал руками, — вам не пришлось бы сегодня вечером приставать к порядочным людям и требовать с них билеты.
— Это мне от господа такая напасть, — прошамкал старик, но адвокат уже ринулся прочь.
— Входите, входите, синьор Аквистапаче, — обратился Корви к аптекарю, — а насчет места весовщика разрешите на вас рассчитывать!
В ложе аптекарь застал вдову Пастекальди с юной Амелией, но он только молча пожал им руки, так ошеломил его ярко освещенный, битком набитый зал. Такого зала еще не видели в городе! Вдоль ярусов сверкали огни, а под потолком горел такой яркий дуговой фонарь, что не видно было, кто сидит в задних рядах.
— Посмотрите, еще один старый дуралей приплелся! — крикнул кто-то с галерки, и аптекарь покраснел, узнав голос служанки Феличетты, на которую он в свое время исподтишка заглядывался, пока его супруга, по совету дона Таддео, не прогнала ее со двора. Увидела-таки, негодная девка! Он невольно покосился наверх. Феличетта открыто скалилась в его сторону и нашептывала что-то своей соседке. А соседка была Помпония, служанка купца Манкафеде — первая сплетница в городе!
Обе наперебой пересказывали левой галерке последние городские новости. Феличетта не могла знать столько, сколько знала наперсница Невидимки, а потому на каждую историю Феличетты Помпония отвечала двумя. Жена портного Кьяралунци расселась в креслах, будто благородная, — экое бесстыдство, — это ей за то такая честь, что муж ее живет с ихней жиличкой, актеркой. Хорошо, что барон Торрони оставил жену дома, ложа-то его у самой сцены, и уж наверно ему захочется перемигнуться с той, другой актеркой, его симпатией. Наискосок от барона сидит докторша — говорят, будто доктор Капитани определил черную меланхолию у плотника, того самого, с виа дель Торкио, что трех жен схоронил, а докторша, видать, не дождется своего Нелло, ненаглядного Нелло, — а пока его не видно за занавесом, тоже времени не теряет, кокетничает напропалую с молодыми людьми, недаром и ложу она себе достала рядом с ложей клуба. Ах, грех какой, мамаша Парадизи устроилась рядом с ложей Манкафеде! Он то и знай сует голову ей под шляпу, а шляпа такая, что и в ложе-то не умещается, поля о стенки шаркают. Уж если старики себе такое позволяют, значит, молодым сам бог велел. Вон Рина из табачной лавки забралась на верхотуру, где толкутся школьники, а сама перевесилась через перила и глаз не сводит с пустого стула, на который сядет ее маэстро. Чудачка, нашла в кого втрескаться, он теперь, поди, со всеми этими вертихвостками крутит.
— Рина, смотри, свалишься! — кричали с галерки.
— Не слышит. Шум-то какой!
Кум Акилле увидел своего слугу и, как бык, заревел из ложи:
— Эй, Ноно, ты здесь, оказывается? Пить до смерти охота! Что это за порядки, почему подают только чистой публике?
Но какое там! В оркестре уже настраивают инструменты.
Ноноджи блеет, как коза. Зато обойщик Аллебарди такое разделывает на своем тромбоне, что мертвый в гробу перевернется… А, синьорина Цампьери! Значит, она и вправду будет играть на арфе? Молодая девушка, а туда же! И хватает же у людей бесстыдства! Не встретить ли ее свистом?
— Бедняжка, какая она хорошенькая! — расчувствовался Микеле, работавший у слесаря Фантапие.
— Им с матерью не сладко живется, — участливо отозвался Карлино, подмастерье булочника. — Моему хозяину они так и не заплатили, а у самой Нины от игры на арфе постоянно кровь идет из пальцев.
— Ах, Нина, душечка, — заволновались девушки. — Как она мила в своем белом платье и до чего же ангельская улыбка! Кто это с нею говорит? Да вон тот, что держит скрипку, черный, лохматый?.. А, это Мандолини из Народного банка, сразу видно, что он по ней страдает. Что ж, дай ей бог счастья!.. Но что это с красавчиком Альфо, совсем парень спятил, так наяривает на своих цимбалах и литаврах, как будто мы пришли только его слушать.
— Бедняга играть-то не умеет. Его взяли вместо Витторино Баккала, столяра, а того дон Таддео не пустил.
— Моего дядю Коккола дон Таддео стращал, что подагра у него на сердце перекинется, если он вздумает пойти в театр.
— А теперь дон Таддео приказал звонить в колокола, чтобы нас тут черти не сцапали. Ведь представление не начнется, пока стоит этот звон. Никколо, закрой там окошко!
— Они и то все закрыты. Нет, это какой-то особенный звон. Никогда его не было так слышно. Может, дон Таддео и не зря говорит.
— Просто ветер сегодня с востока. А против попов давно пора устроить демонстрацию. Долой попов!
— Потише там, наверху! — послышались возгласы в партере.
Мальчишки под предводительством кондитерского ученика, одетого во все белое, ответили на них свистом. В ложе клуба раздались аплодисменты, в других ложах смеялись дамы. Старикашка Джоконди, высунувшись из ложи спиной и глядя наверх мимо ложи Сальватори, крикнул в сторону галерки:
— И ты с ними орала, Клотильда?
— Мы кричали: «Да здравствует дон Таддео и актеры!» — не растерялась его служанка.
— Правильно, Клотильда! А еще кричи: «Да здравствует семейство Сальватори!»
В ложах одобрительно смеялись.
— Шутник этот Джоконди! Сальватори отнял у него цементный завод, вот он и мстит теперь.
Сальватори пришлось кланяться, потому что многие шутки ради хлопали ему. Усердно раскланивался и откупщик Валлези, сидевший в литерной ложе у самой сцены, над ложею адвоката Белотти; он приветствовал самых аккуратных налогоплательщиков: сначала сидевшего визави — барона Торрони, потом подальше — коммерсанта Манкафеде, потом через третью, пустующую ложу — трактирщика Маландрини и, сделав поворот в девяносто градусов, отвесил поклон доктору Рануччи, который поторопился заслонить свою супругу. В стоячих местах партера раздался смех, и Галилео Белотти, брат адвоката, принялся объяснять арендаторам:
— Умора с этим доктором, воображает, будто все только и гоняются за его уродиной женой. Подумаешь, кому она нужна! Придешь к нему с каким-нибудь чирьем, а он ее непременно в приемную посадит, думает, на людях-то вернее. Сам только и знает, что в дверь выглядывает, и достаточно ей кому-нибудь руку подать, он сейчас же отведет ее в сторонку, притиснет, да как начнет перед ней выплясывать. Халды-балды! —
