ПОСТИГАЯ ОТЦОВ, СТИЛЬ XIX СТОЛЕТИЯ, ЮГО-ВОСТОК США
© Перевод О. Чухонцев
Были они людьми, страдали, ходили в длинных глухих сюртуках с золотой цепочкой и при часах.С дагерротипов глядят они пристально взглядом сурового осужденьяИли с картин, написанных маслом, и, кто мог знать, сколько боли в глазах,Которые строго теперь отмечают наши печальные заблужденья.
Некоторые составляли петиции, слог Джефферсона: призыв и протест.И патриота знавали позу: левая за спину или опущена долу,Правая к негодованию Господа громко взывала, подъемля перст.Был всегда дедушка-просветитель, приверженный истинному глаголу.
Некоторые отдавались учебе, греков читали, отправясь в лес,Или живого искали эпоса в собственных подвигах и морали,Будь это Нестор[102], в свино-таверне погром учинивший, как Ахиллес.Когда Сэм Хаустон[103] умер, на перстне одно лишь слово: — Честь — прочитали.
Их чада, рассеиваясь, летели, как зерна проса в сырую прель.Жены их, выброшенные, как ветошь, в дальних углах умирали где-то.Говорили «Мистер» невесты-жены, не понимали, что значит постель,Утром стыдились, шелк обожали, носили ключи от буфета.
— Умрем в окопах, если потребуется, — Бауи из Аламо сказал.И умер, левой стопой вперед — еще в броске, в продолженье жеста:Голова запрокинута, глаза сужены, палец на лезвии, вниз кинжал.— Великий джентльмен, — сказал Генри Клей. Смотри портрет Бенжамина Веста.
Или возьмите тех безымянных, от которых вообще ни портретов нет,Никаких медальонов, ни перстней с печатью, хотя поломанный и заржавелый,На чердаке или так, на земле, длинный Дечерд валяется много лет;Или желтая Библия, Слово Божье, им служившая правдой и верой.
С ангелами боролись иные — и пали возле амбара с зерном.Бились со зверем в себе и обманом, зная, что путь к торжеству заказан.И также пали, кто с пеной кровавой у рта, со сломанным кто ребром.Как сладко слезы текли! Бродили по темной стране со старым рассказом.
Некоторые процветали, имели черных рабов и акры и ели на серебре,Но помнили крик совы, вспоминали, как в сумерках пахнет паленым медведем.Любили семью и друзей и терпели так долго, как можно в этой дыре, —— Но деньги и женщины — разорение, махнем в Арканзас? — Ну что же, едем!
Один из моих был земельной акулой или как пухлый какой фолиантС подмоченной славой. «Большой и бесформенный, как мешок с картошкой или фасолью,Перекинутый через седло. Знает мало, но проницательный», — говорят.Так из истории он выезжает с толстой шеей и тонкой ролью.
А этот с Шилохом воевал, стал странен, как он, ночами скрипку терзал.Ребята Техасом его изводили. — Будь проклят он, нет ничего там! — но, вздорный,В фургоне умчал, чтоб всем доказать, и, если хотите, свое доказал,Когда через год — Будь проклят Техас! — опять вернулся к блевотине черной
И умер, и умерли все, и мертвы, и голоса их звенят из тьмы,Как последний сверчок морозной ночью, в траве затерянный, и едва лиНам о выборе нашем они расскажут, умоляя лишь об одном: чтоб мыИх старую, их прожитую жизнь — хоть словом одним оправдали.
Склоним же над прахом их в поздний час уши сердец своихИ, чему хотят они нас научить, постараемся научиться,И великодушно простим недостатки и даже величие их,Ибо дети мы их в человеческом свете и под сенью хранящей Господней десницы.
ЛИСТ ОРЕХА
© Перевод В. Тихомиров
За ночь померкли рощи. И будто забылась боль,Что прочь тебя гнала. Но оживляется болью боль. И забывается — через боль.
Опавший лист ореха В дымке скользит золотой.Мальчишки в той роще рыщут, Кричат, шуршат золотой листвой. Эхо в роще полусквозной.
Опавший лист ореха. Мальчишки ушли. Во мглеНи звука, и только белка Ворошится в листве на пустынной земле. Или тень это ходит во мгле.
Граненая головка — Изумрудная змеяВесной оживет, услышит: Там поступь на тропке лесной — не твоя. А все-таки ждет змея.
В траве забвенья глуше Твои шаги из года в год.Пришел — убил — и дальше. Змея там другого убитая ждет. Придет — убьет — уйдет.
За ночь померкли рощи. Не ты ли стоишь во мглеИ молча ждешь, когда же Белый цветок опадет во мгле. Помни об этой земле.
«Когда мир будто ось в колесе, — недвижимее нет…»
© Перевод В. Тихомиров
Когда мир будто ось в колесе, — недвижимее нет,Когда ветер, что снасти нам рвал полстолетья, стихает,Когда воздух безвольно, отчасти притворно, вздыхает,Перепутав, где север, где юг, — появился на свет.
Ты явился в наш век, где с нервическим тиком часовСердце, такая, спорит о тактике силы всевластной,Ты в столетье вошел в час едва ли, не самый злосчастныйИ с улыбкой глядишь, как хиреет старик-филосо́ф.
В час, когда на блевотину пес возвращается смрадный,Страх во тьме компромиссов раскрыл свой цветок белобедрый,Когда Зло и Добро вершатся с улыбкою бодрой,Слившись в рукопожатье навек на картине парадной.
Ты вошел в этот год, когда все обещания лгут,И цветам не цвести, и померзнуть плодам недозревшим,Нет пути молодым, и всеобщий отбой — устаревшим,И куда, невозможно понять, и откуда бегут.
Но куда и откуда бежать нам сегодня, когда ты,Как по камню, по сердцу ступаешь впервые, шажкамиПодвигаясь вперед, научаясь владычить веками,Наши дни и наш труд попирающий, розовопятый,
Чтобы гордым сознаньем созреть, как настанет пораНад разломом столетий шагнуть из минувшего века, —И уверенным взглядом и сердцем прозреть человекаВ перспективе столетий, в веках совершенья добра.
ПРОГУЛКА ПО ГОРОДИШКУ В ЛУННОМ СВЕТЕ
