ГЛУБОКАЯ РАНА
© Перевод А. Сергеев
Когда звезда приближалась, огромные волныВзволновали литую поверхность земли. А когдаЗвезда удалялась, они рванулись за нею и вырвалиВершину земной волны: так из Тихого океанаВозникла луна, белый холодный камень, который светит нам ночью.А на земле осталась глубокая рана, Тихий океанСо всеми его островами и военными кораблями. Я стою на скале,И вижу рваный застывший базальт и гранит, и вижу огромную птицу,Стремящуюся за своей звездой. Но звезда прошла,И луна осталась кружить над своим бывшим домом,Увлекая приливы, звереющие от одиночества.
У физиков и математиков —Своя мифология; они идут мимо истины,Не касаясь ее; их уравнения ложны,Но все же работают. А когда обнаруживается ошибка,Они сочиняют новые уравнения; они оставляют теорию волнВо вселенском эфире и изобретают изогнутое пространство.Все же их уравнения уничтожили Хиросиму.Они сработали.
У поэта тожеСвоя мифология. Он говорит, что Луна родиласьИз Тихого океана. Он говорит, что Трою сожгли из-за дивнойКочующей женщины, чье лицо послало в поход тысячу кораблей.Это вздор, это может быть правдой, но церковь и государствоСтоят на более диких, неправдоподобных мифах,Вроде того, что люди рождаются равными и свободными: только подумайте!И что бродячий поэт-назорей по имени Иисус —Бог всей вселенной. Только подумайте!
ЧТО ОСТАЛОСЬ
© Перевод А. Сергеев
Это правда, что половина величья пропала.Машины и модернистские здания заполонили пейзаж.Над горным Кармельским шоссе не парит орел,На него не выходит пума — ее мы однажды видалиЛет тридцать назад. Все же, по милости Божьей,У меня есть участок гранитной скалы, на которую ТихийОкеан навалился своей дикой тяжестью; есть и деревья, которые я посадилВ молодости; зеленые хлыстики из-под рукиВыросли, несмотря на хищный морской ветер,И приняты в лоно природы, и цапли сердитыми голосамиКричат с их ветвей. За все это надо платить;Окружные налоги съедают мои доходы, и кажется сумасшествиемДержать за собой три акра прибрежного леса и маленький низкий дом,Который я строил своими руками, и ежегодно давать за право владенияЦену нового автомобиля. Ничего, деревья и камни этого сто́ят.Уже смеркается. Сам я стар, жена моя умерла,А вся жизнь заключалась в ее глазах. Мне-то надо сосредоточитьсяПрежде, чем я проникну в прекрасные тайныЛистьев, камней и звезд. А ей это было просто.О, если бы все человечество могло постигать красоту!Тогда бы в мире прибавилось радости и люди, быть может,Стали чуть благородней — как сейчас полевые цветы,Благородней, чем род Адама.
ХАРТ КРЕЙН
© Перевод В. Топоров
ЧАПЛИНЕСКА
От наших шальных утешений — прокубудет не больше земному праху,чем от шальных попаданий ветрав пустые карманы одежды ветхой.
Мир изголодавшемуся котенку на пороге,ибо любви к миру мы преисполнены, —извлечение из уличной мороки,сильно смахивающей на преисподнюю.
Безотказные приемчики косоглазойсудьбы, убивающей нас не сразу,но разворачивающей перед нами морщинистый списокнаших ошибок, помарок, описок,полный сюрпризов!
И все же это искусное сведение на нетлжет не больше, чем тросточкин пируэт.На светопреставление не купишь билета.Берете за душу и ведете, где светпогашен, монашенку-душу раздетой.
Игра есть игра, но Граалем смехабродит луна по одиноким аллеямнад пустыми сосудами смертного праха.Побоку — похоть, победа, потеха.Лучше бездомного котенка пожалеем.
БЕСТИАРИЙ СПИРТНОГО
Когда вино смывает сон из мерногорчицу дней скандирующих глаз,оправдывает зренье неизменнотот леопард, что выпрыгнет из нас.
Дома и люди в зеркале графина,на брюхе у которого лежу,а он — урчит. В ладоши звездам виннымя хлопаю и тени их лижу.
Путь от Большой Медведицы до Малой(панели стен из снега и желтка).Пинцет улыбки рот раздвинул алый,ее глаза — бубенчики. О, какон пьян, она юна, как время вяло…
Где рычаги, какими движим змий,чья кожа — оттиск времени — пятниста,лазурь вкруг глаз и, черт меня возьми, —чьих волхвований в небеса вонзитсястрела: его иль — пущена людьми?
Подмигивают мне в окно обманы,и ревности ее колючий еж,хлеща из блюдца, хнычет, в стельку пьяный,и чуть ли не хватается за нож.Уходит август, плюхаясь в туманы.
Вино живет в алькове, в алтаре,творя свою чудовищную волю.Тела не просыхают на заре,как рюмки, и, стигматами раздолья,резцы разгрызли роз смятенный куст.
Стакан мой пуст! о, дивные ублюдки,плодимые свободой, что сулитвино — пропутешествовать навзрыдсквозь мирозданье без чужой побудки!
В моей крови, за трезвости порогом,колотится в капкане чистота,колоколов святая простотанаяривает адом и пороком,яд изрыгают, рыкая, уста:
«Проклятье вам, исчадия искусства!Коктейль из желчи, страсти и тоски!У вас есть зубы, у земли — клыки,они острей. Пространства сквознякизакрутят смерч, и место станет пусто,когда воздастся людям за грехи.
Восстаньте, кто стоит, из лютой скверныопивков и объедков и в стаканплесните кровь из горла Олоферна,а не твоей, Креститель Иоанн.
Вспорх страсти! ты обманчив и недолог! —Уже занес булавку Энтомолот».
НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ ФАУСТА И ЕЛЕНЫ
I
Порою Мысль не блещет новизной,но медною монетой в миллионахрасходится вселенскою казной,поделена на день с его деламии думами, на мастерский бейсбол,на шифр стенографисток, на цитаты, —и надо всем то ль нимб, то ль ореол,и крылья то взлохмачены, то смяты.
Под воробья причесаны крылау Мысли; вирши вышвырнуты напрочь;опушки дня, одышки мостовых,битком набитых, зори альпинистови жемчуга искателей — насильноуведены в аптеку и в цирюльню,а проявитель вечера так темен,что оттиски, как девственность, бледны.
Такова картина мира для тех,кто расхристан любовью к вещамнесочетающимся…
И все же, забывая заплатитьподчас за путешествие в трясучке,трясешься в ней, чтоб чашу зла испить.Там Ваши очи чуть ли не внезапно,едва ли не повсюду предо мной —щедры, хоть неуступчивы отныне, —и вроде бы веселье за окном.
Таков мой путь дотронуться до Вашихрук, пересчитывающих все ночи,оставшиеся из уже пропавших сзелеными разводами реклам.Чернеет в глубине ночных артерийкровь радости, густеет кровь потери, —я просыпаю лунный свет реченийна снег, уже коснувшийся очей, —и наступленье сна как преступленье.
Взаимопревращение вещейи Ваш глубокий стыд, когда экстазживот и члены радугой потряси хлынул горлом света и дождя…Неотвратим чудовищный зазормеж тела с телом, голубой приливтой крови, что течет, полузастыв, —так твердь, светясь, перетекает в смерть.Но я хочу Елену удержать,исчезнувшую от единой мыслио том, что узы жарких рук не такпрочны, как почва или жизнь железа.Елена, или жарче тот огонь,что жжет в цепях погибели, не плена,вдали от миллиона жадных глаз,белей, чем грады белые, какимипрошествовала, руша на себявселенные отдельных одиночеств?Последний взор, прикованный к тебе,прими, не обделив его, занетаинствен и единствен он и не-приметнейший, но целый мир в огне.
II
Медный гипноз этих труб вокруг,топот тарелок, и радость ног,и магнетизм этих тремоло —опера-буфф на полный звук!Что за пассажи! и рикошетс крыши на крышу. Зачем Олимп,если в раю, и ведет восторг…Рыщут амуры-негры меж звезд!
Тысячи светов сбивают с ногтам, где мелодий обрушен град.Тени витают, и сыплет с нихснег проигравших игральных карт;легкий галоп до рассвета светел —переполох унимает петел.
Попросту, попросту — коловращенье,новые поиски и приключенья,пьяным кларнетам гульба по губам, —столь же изящно, без тени стесненья,пали со мной, как вступили в Пергам.Бег облаков над Эгейскою далью —дивен и дивно неведом уклад.Вся безмятежность, Вы восседалив кресле-качалке, и рушился град.
О, я познал эмпиреи металла,райских кукушек малиновый звоннад барабанами эсхатологий,дев о кончине улыбчивый сон,тенты на пляже и отпрыск лебяжий —первоизданье гротескных времен.Музыка эта меня будоражит.
Вечной виною и вечной весноюпесня сирены из пламени свеч:располосованная новизноювстречи — мы жаждем, наследуя, встреч.Хмуростью ль этой ответим улыбке —той конькобежицы по небесам,чертящей в бурю узор без ошибки.
III
Вершительница судеб в дивной шляпке,где я зарю встречаю за рулем,в ущельях тьмы, искусница смертельныхзапутанных и нежных номеров,твой шепот не рядится в сталь — убийцаво имя веры! и тебе разбиться,как смертному какому-нибудь, час.Но дай, как ветру, вырваться, излитьсятоске и состраданию из нас.
Мы мчимся,из скорости искро́ю рвется смерть,
и шестерни визжат от напряженья, —мы мчимся по дорогам, схаркнув злостьлужей на луг, мы мчимся, глядя дальше, —воронки слез, пустынные дома,похожие на верных и забытыхуже старух — ведь время не щадит их.
Мы не забыли, снайперша, ни техветвей внезапных, ни воздушных долов,ни куполов червонных городов!Наперерез обрушенному небуоткрыть огонь — отступится волна,скала отхлынет, где промчимся вихрем.
Мы выжили, об этом не прося,и настоим на праве говоренья,пока сырая темная стезяне вынесет в бессмертье и Десницаскользнет с ресниц Елены на чело —насытить немотой и благодатью.
Утюг, махорка и одеколон —в Типерери, небесный новобранец!Душе пора укладывать свой ранец,пока вокруг колокола и плачи прах земной — остыть ему — горяч.
Пуп серповидный неба над водою;рукой Эразма невод заведен,искрит мотор лозы и розы крови,фонтаном брызжет новое вино,ты крал ее, губительницу Трои,ты брал ее, но это все давно.Так высмей покаянье жалких дней,наложенное на ее дыханье,на то, что было златом, — а ценнейее волос — нет злата у теней.
Восславим времена, когда рука,круша и рушась, молотила небо,за пядью пядь, отчаянья поверх,превозмогая торги, речь и грех.
БРУКЛИНСКОМУ МОСТУ
