— Разве это выход?! Ты же не сделаешь этого мне назло?!
Я затихла. Не сделаю? Еще как сделаю! Назло ему, назло себе. Пусть мне будет еще хуже, пусть все внутри болит и содрогается, но одна я больше не буду. Пусть он видит это, пусть, пусть, пусть!!!
— Дай мне этот шанс забыть про тебя, быть счастливой, если других шансов не осталось!
Грем болезненно скривился, и те чувства, что он так тщательно скрывал, проступили наружу. Мы страдали оба. Но он не хотел этого понять. Он сопротивлялся.
Я остановилась. Руки сами собой взлетели вверх, чтобы запутаться в моих густых волосах, я безучастно смотрела на него. Что я здесь делаю? Чего ожидаю? По законам жанра, мне нужно уходить, убегать, от злосчастного Байроновского персонажа которым теперь был Грем. Мрачный, обеспокоенный, воплощение моих мечтаний, изысканный той притягательностью, о которой я читала в книгах, и внезапно нашла. Он смотрел на меня уже не с сожалением, — это были чувства, которые я хотела увидеть, но не после его слов.
Что же я делаю? Почему стою? Почему молчу? А он по-прежнему рядом. И я вижу, как руки Грема дергаются, будто бы он хочет протянуть их ко мне, и не рискует.
— Больше никакой доброты! — вдруг выдала я, наконец понимая, что мне нужно делать. Рвать связи, рвать хорошие отношения. — Никаких сожалений. Никаких твоих высказываний на счет Прата. Оставь меня и себя в покое. В конце концов, у тебя нет прав, чтобы мне что-то советовать.
Почему эти горькие, отвратительные слова, так разъедают мою кровь? Грем тоже не был счастлив. Но я уже взяла себя в руки. Я всегда брала себя в руки, и все становилось на свои места. И тогда я могла смириться со всем.
Я приблизилась к нему вплотную, Грем смотрел на меня. Он знал, что я хочу сделать. И он не отступил. Грем хотел того же. Но движения его тела этого не выдавали: руки в карманах, глаза внимательно следуют за мной (я боялась даже про себя сказать, то слово, каким описывались его чувства), лицо склонено в мою сторону. В первый и последний раз.
Я привстала на пальцы, даже с моим ростом, нужно было это сделать, чтобы быть на уровне его глаз, и запустила руки в его волосы, шелковистые, намного теплее рук. Грем закрыл глаза, а я оставила их открытыми. Если мне представилась возможность, то я буду видеть все его чувства в этот момент.
Потянувшись к его губам, так словно была просто обязана это сделать, чтобы остановить боль, нараставшую в моем сердце, я вдруг поняла, что Грем опередил меня на долю секунды. Его корпус качнулся в мою сторону, при этом, так и не выпустив рук из карманов. Пассивно-агресивно Грем накрыл мои губы своими… и я вспомнила, что в мире существует свет. И он был в тот момент между нами. Его губы стали тверже и настойчивее, более тонкие чем мои, они, тем не менее, приносили то ожидаемое чувство восторга.
И вот, он уже сжимал меня, сильнее, чем я могла ожидать и слаще, чем мне грезилось. Я знала, что в эти мгновения он был все же моим, как бы ни сопротивлялся этому. Действительно один миг растянулся в века, а я думала, что поэты не понимают, о чем пишут.
Он был страстный. Он был жгучий. Грем был сейчас со мной. И пусть это в первый и последний раз.
Где-то в доме хлопнула дверь, но мы не остановились, лишь между нами сейчас существовала реальность.
Я горела, и он сжигал мое тело, насквозь прожигал губами и сам полыхал.
Когда Грем подхватил меня на руки, я знала, что повторения этому не будет, и все же не сопротивлялась. Только сегодня, только сейчас!
Пусть огонь горит!
Пусть огонь сжигает
Чувства изнутри,
Боль пусть исчезает.
Я забуду мысли,
Руки деревенеют,
Звуки,
Время, исчезает.
Быть с ним не умею.
Дорога наверх заняла мало времени. Не знаю, может просто оно утратило смысл, и сжалось для меня в секунды, но я не обращала внимания на это.
Грем тоже открыл глаза и теперь его зрачки были черные, словно от темноты, но меня это не испугало, и не удивило. В Греме всегда было что-то опасное, то, что он скрывал ото всех, но что я ощущала.
Мы лежали на бархатистом покрывале, и когда Грем помог мне снять свитер, я острее почувствовала покалывания его ворсинок об воспаленную, от непривычно холодного прикосновения Грема, кожу. А его руки казалось, одновременно были повсюду, и это не отупляло, а только подстегивало меня к действию.
Я оторвалась на миг свои губы, и привстала, чтобы стащить с него кофту, а за тем футболку. Он не сопротивлялся, приподнявшись на локтях, Грем снова потащил меня на себя.
Когда во второй раз я прикоснулась к его губам, снова взорвался этот же свет. Я ощущала, как у меня начинают трястись руки. Грем медленно избавился от моей юбки и белья, я же возилась с его застежкой на джинсах, но Грем сам снял их и тут же вернулся ко мне.
Я всегда думала, что в первый раз мне будет страшно. Страха не было, одно горячее дыхание и желание, пропитавшее насквозь нас двоих.
Губы Грема оставили мое лицо и принялись за шею, опускаясь неторопливо вниз.
— Ева, — он шептал мое имя, вдыхая мою кожу, словно мог впитать ее в себя и от этой сладостной истомы, сердце колотилось, словно и не сковано грудной клеткой.
Я промолчала, боясь, что если отвечу, он остановится и то, что происходило между нами, станет ужасным кошмаром.
Но он не остановился.
Больно не было, крови почти тоже, но ее появление в скором времени повергло Грема в шок и отчаяние. Он мне ничего не сказал, и все же я ощущала его молчаливый протест. И в то же время, я была слишком счастлива, чтобы отметить какой он был напряженный.
Я полулежала на нем, а голова моя покоилась на подушке и, посмотрев на Грема, я смутилась. Он резко схватил меня за талию и притянул к себе страстно и жестоко, полностью прижимая к себе. Так он замер зарывшись лицом в мои волосы, что накрыли нас плотной густой завесой. Он вдыхал и выдыхал резко их запах, от чего этот жест показался еще более интимным, чем все, что было перед этим между нами.
Он жадно припал к моим губам. Жадно и болезненно, но так жизненно необходимо, что я даже забывала, что нужно дышать, и возможно от недостатка кислорода, все было так реально четко и прекрасно.
— Зачем ты мне позволила? — шептал он, а я по-прежнему молчала. Слова сейчас могли только испортить все. Я знала, что не сдержусь и начну его умолять, чтобы мы были вместе. И дело было не в гордости, а в самом Греме. Он согласиться и без жалости тут не обойдется.
Зачем? А действительно зачем? За тем, чтобы мой первый раз был с любимым человеком, именно потому, что с ним самим я быть не смогу.
Я старалась сопротивляться сну, и пыталась сосредоточиться на поцелуях, которыми осыпал мое лицо и шею Грем. Но я заснула, впервые за последний месяц крепко и быстро. А когда проснулась, за окном было темно. Греем лежал рядом и, как и раньше обнимал меня, столь же тесно. Я приподнялась над ним, он делал вид, что спит, но я чувствовала, что это не так. Не знаю, откуда взялось это ощущение, что он как-то незримо следит за моими движениями. Так было легче и для него и для меня. Я не хотела говорить, и ничего не хотела слушать. Я и до этого понимала, что продолжения всему этому не будет. Грем ни чем мне не обязан.
