Ночевали в палатках на берегу реки. Под парусиной нудно звенели комары, кусали лицо, шею, руки. Василек долго отмахивался во сне, наконец проснулся. Покрутил головой, стряхивая тяжелую дрему, осторожно перелез через спящего Сережку и выполз из палатки.
Заря чуть-чуть тронула восток бледной краснотой. Роса намочила песок, матовой поволокой легла на листья, на траву.
От утреннего холодка пробирал озноб. Василек спустился к реке, засучил штаны, сбросил рубашку и холодной, покалывающей тело, водой умылся до пояса, с остервенением приговаривая при этом: «Хар-р-ра-шшо!»
Восток краснел, точно бледно-голубой свод неба наливался чем-то алым. Наконец, брызнуло первое золото. Все вокруг сразу ожило. Вспыхнули росинки, запутавшиеся в низкорослой траве и присевшие на узких листьях прибрежных ив; серая пичужка с кривым клювом, очень смелая и любопытная, присела на ветку рукой достать! — и пискнула: «Чуть свет, чуть свет»; прояснела гладь реки, словно пыльное зеркало протерли мокрой тряпкой; скрипнул коростель-дергач в кустах, но тотчас осекся, должно быть, вспугнутый кем-то…
И точно — напролом через кусты вышел человек в измятом выгоревшем пиджаке, в бурых сапогах. Он был мокрый от росы — утирал широкое молодое лицо синим платком. Василек узнал в человеке бригадира косцов, который вчера указывал пионерам дорогу к реке. Покосный стан располагался неподалеку: вечером в безветренном воздухе, ребята слышали голоса и прерывистые всхлипы гармони.
— Вот вы где! — сказал бригадир, присаживаясь на берегу. — Буди старшего.
— Это зачем? — насторожился Василек. Вчера он, дружок Сережка и еще несколько ребят по пути валялись в копнах. Не пришел ли бригадир жаловаться, заметив разворошенное сено?
— Вона, — сказал сквозь зубы бригадир, слюнявя самокрутку, и кивнул назад, на кусты.
Василек посмотрел туда, но не увидал ничего такого, из-за чего нужно было бы будить вожатого. Он подозрительно взглянул на бригадира. Так и есть, — ведь копны-то за кустами!
— Гроза будет, — сказал бригадир и опять кивнул на кусты.
И только тогда Василек заметил, что с той стороны, поднимаясь из глубины темного леса, стеной вставшего на горизонте, идет синяя с фиолетовым отливом туча.
— Буди старшего-то, — повторил бригадир. — Поможете нам сено сгрести.
Через четверть часа, скатав палатки, пионеры выстроились в линейку, и вожатый Лева держал к ним речь. Вожатого полагалось звать Львом Марковичем, но он был такой молодой, с таким юным румянцем на смуглых щеках, с таким живым блеском в темных глазах, что язык не поворачивался назвать его по имени и отчеству. Все звали его просто — Лева.
— И чего это Лева нас агитирует? — шепнул Василек Сережке. — И так все понятно. Идем помогать колхозу — дело ясное.
— Точно, — согласился Сережка.
Потом Лева сказал, что слово предоставляется бригадиру товарищу Лукину.
Бригадир неожиданно смутился и тихо произнес:
— Какое же слово? Спасибо, конечно, скажем, накормим…
— Мы и так, — крикнул Василек.
И Лева солидным баском тоже сказал:
— Об этом не беспокойтесь, товарищ Лукин. Мы снабжены хорошо.
— Оно — конечно… — опять смутился бригадир. С вашей помощью мы сено уберем до дождя. Глядишь, сушить не придется и обгоним, значит, бригаду Ермолова… Мы с ней соревнуемся. Вот все слово…
И он с надеждой посмотрел на Леву.
— Пошли, — объявил Лева.
Когда, смешав строй, пробирались через кусты, Василек толкнул локтем Сережку.
— Ты чего, Васек-Василек, толкаешься! — обиделся тот.
— Послушай-ка, — сказал Василек. — А как же другая-то бригада? Еремина, что ли?
— Ермолова…
— Ну — Ермолова. Как же она-то?
— Чего?
— Фу, бестолковый! У них сено намокнет…
— Не разорваться же нам пополам, — подумав, сказал Сережка.
— Мы пионеры?
— Ну — пионеры… Да ты что в самом деле агитируешь! А еще про Леву говорил. Дело ясное!
И они, улыбнувшись, понимающе взглянули друг другу в глаза.
Вышли из кустов. Пересеченные дубовыми, липовыми, ольшаниковыми гривами, лежали кругом заливные луга. Туча уже встала в полнеба. Ее край, обращенный к солнцу, как-будто накалился, — был пламенно красен, жгуч и клубился. Василек подбежал к Лукину.
— Товарищ бригадир, а где Ермолов со своей бригадой?
— А вона, — вытянул руку Лукин. — Во-о-он, где сосна в гриве торчит. Там и стан у них, под сосной.
— Далеко?
— Да километра два с половиной. Не знаю точно, не меряно.
Между тем Сережка торопливо и сбивчиво говорил что-то Леве. Вожатый слушал его, нахмуря черные сросшиеся брови, потом решительным шагом подошел к Лукину.
— А ведь ребята верно говорят, товарищ Лукин.
— Чего говорят? — удивился бригадир.
— Да, конечно! — поспешно вставил Василек, с неприязнью глядя на него. — Хотите всю помощь себе захватить!
— Да, надо бы нам разделиться, — сказал Лева, стараясь придать своему ломающемуся басу больше внушительности. — Наверно, бригада Ермолова тоже нуждается в помощи.
— Это как же? Это уже им жирно будет, — обиженно сказал Лукин. — Председатель звонит мне, говорит: пришлю вам с Ермоловым по пятнадцать человек. Я отказался. Говорю — посылай всех Ермолову, а у меня рядом пионеры ночуют, обращусь, мол, к ним… Как хотите, только уж это жирно будет Ермолову. Пусть тогда моих пятнадцать человек присылает…
У него было такое обиженное лицо, что Васильку стало не по себе. Он мельком взглянул на дружка Сережку и прочел в его глазах упрек: «Ты, мол, кашу-то заварил».
— Вот видите, ребята, — сказал Лева, не то осуждая, не то просто считая, что недоразумение разрешено.
Но как бы то ни было, приходилось спешить. Туча — лилово-синяя, драная, с багровыми подпалинами по краям — неутомимо ползла по небу, грозя проливным дождем. И уже свежий предгрозовой ветер, пахнущий дождевой влагой, ерошил, мял кусты, обрывал с них засохшие листья.
Ребята ушли вперед. Вслед за ними, навстречу упругому ветру, бежали Василек и Сережка, немного смущенные, но полные какой-то бурной радости…
Большой путь
Отъезд
Когда хлеба наберут колос и начинают поспевать, они теряют свою ярко-зеленую окраску и на короткое время, прежде чем пожелтеть, становятся седыми.
В эту пору Саша уезжал из Выборок. Бабушка Дарья сходила к председателю колхоза и попросила подводу. Председатель был человек расчетливый. Прежде всего он осведомился, зачем нужна бабушке Дарье подвода.
— Внучонка на станцию свезти.
— Вот как набаловались! — укоризненно сказал председатель. — Пешком он дойти четыре километра не может? Подводы-то у меня не стоят, — сено возят…
— Багажишку много, — вздохнула бабушка Дарья.
— Откуда ж багаж? — опросил председатель. — Не на год уезжает, наверно.
— Больше, Андрей Силыч, больше, — снова вздохнула бабушка и концом платка вытерла глаза. — Почитай, навсегда отбывает.
— Эй, эй, Дарья! — растерянно заговорил председатель. Ты слезу не роняй. Ты объясни по форме — куда едет, зачем… А ты сразу — слезу! Не порядок.
— К отцу едет, на стройку, там и жить будет.
Председатель решительно встал из-за стола и начал собирать бумаги, приговаривая:
— Ну так бы и сказала — на стройку едет… К отцу… Это который же парнишка? Такой чернявенький, крепенький, который телефон нам наладил? Сашка?
— Он самый.
— Так бы и сказала — Сашка. Для него я — пожалуйста. Идем.
Председатель пошел с Дарьей на конюшню и по дороге расспрашивал про внезапный отъезд внука. Она рассказала ему, что сын ее Костюшка, то есть Константин Ильич — сашин отец, прислал недавно письмо. Сам приехать он не мог, а просил своего старого друга, едущего по делам на стройку, захватить сына.
На конюшне председатель сказал конюху:
— Ну-ка, Митрич, запряги лошадку, вот дарьин внучонок на станцию поедет, — и пока тот снимал с гвоздя сбрую, напомнил, — это, который нам весной телефон наладил, знаешь?
Молчаливый Митрич только неопределенно мотнул бороденкой, так что было совершенно непонятно, знает он дарьиного внучонка, который наладил телефон, или нет. Он молча вывел рыжую кобылу Майку и стал заталкивать ее в оглобли.
— Неказистую ты лошадь вывел, — с неудовольствием сказал председатель и поморщился. — Заложил бы лучше Червончика в плетушку.
Конюх, все так же молча, увел Майку, вывел статного вороного жеребца и заложил его в легонькую плетушку.
— Ну, вот, — сказал председатель Дарье, — вези своего внучонка. Да скажи ему, чтобы написал нам со стройки, будем ждать… Ты, Митрич, проводи их до станции.
И пошел к правлению колхоза, посмеиваясь, покачивая головой и шепча про себя:
