Отовсюду слышались короткие выкрики:
— Эй, баро, а какой узор на удачу лучше вырезать на кнутовище?
— Кто со мной за зайчатиной для похлёбки?
— А почему зайчатину? Может нам кабанчик попадется?
— Эй, Кхамало, тебе лишь бы побольше мяса…
— О, может повезёт найдём молодых ежат и приготовим тушенную ежатину!
— Да, хорошо бы, давно ароматной ежатины не ели!
— А можно и мне с вами?
— Нет, Илоро, тебе нельзя, ты ещё маленький, иди к старшим! Вон смотри баро сидит, кнутовище вырезает — иди, погляди, поучись!
— Куда валежник сваливаешь, а ну тебя! Вон возле кибитки баро складывай, мужской костер там будет!
Мири вышла из своей кибитки с сестрёнкой на руках, посадила Чарген на травку, а сама вернулась за маленькой повозкой, которую на последнем привале сладил для младшей дочери Годявир. Посадила малую на повозку и повезла её к плёсу, остановившись рядом со стирающей белье Каце и с серьёзным видом рассказывала, кто чем занимается. Чарген хлопала пушистыми ресницами, смотрела на всё с нескрываемым детским любопытством, вертела чернявой головёнкой и радостно агукала.
Вдруг Мири вскрикнула и бросилась к одной из привязанных лошадей, мирно щиплющей травку. Сначала девочка попыталась вытащить изо рта животного какую-то полусъеденную траву, но её детских силёнок было недостаточно, чтобы совладать с лошадиной силой и со всех ног девочка бросилась за помощью к Бахтало, сидящему с мужчинами неподалеку.
— Баро, одна из твоих лошадей ест прóклятую траву. — Начала без предисловий, Мири, подойдя к Бахтало, — вели мужчинам стреножить кобылу, её надо лечить, иначе к вечеру она издохнет. Ещё надо проверить остальных.
Бахтало сверху вниз посмотрел на девочку, и опять почувствовал, как по спине бегают мурашки, а от пристального взгляда угольных глаз прошибает пот. Сразу же вспомнилась сожжённая деревня, в которой они чуть было не остались… да и о рождение Чарген тоже Мири сказала. Хотя, как могло малое дитя заглянуть во чрево женщины?
Бахтало свистнул, призывая мужчин. Подошли несколько человек, Бахтало с неуверенностью в голосе, попросил сделать мужчин то, что скажет Мири.
С возрастающим удивлением и, закрадывающимся страхом, Бахтало наблюдал, как маленькая девочка отдает взрослым чёткие указания. В её голосе не было привычного детского смущения перед взрослыми, не было и превосходства. Она просто общалась на равных с теми, кому её светловолосая макушка едва доставала груди.
— Смотрите, — её тоненькие пальчики осторожно держали за стебелек травинку с заостренными листочками, — это проклятая трава, её нужно держать только за ножку и не раздавливать листья, в соке кроется болезнь, а много болезни — смерть. Проклятую траву оставляйте на этом месте, я потом её сожгу… те, кто будет собирать траву — обмотайте платками лицо…
Оставив мужчин и женщин собирать траву, Мири с двумя самыми сильными парнями подошла к уже стреноженной лошади.
— Положите её на землю, — приказала она мужчинам, и нежно погладила животное по гриве, — потерпи, милая, будет немного неприятно и больно, но так надо… — И совершенно другим тоном, серьёзным и не терпящим возражений, обратилась к остальным, — пока я не вернусь лошадь надо поить, пусть через силу, но она должна выпить ведро воды!
Окинув напоследок мужчин безжалостным взглядом, девочка скрылась за деревьями.
Не успело солнце склониться к закату, как Мири вернулась с охапкой трав. Неодобрительно покачала головой, увидев наполовину опустошенное ведро, и бросив короткое: «Кто-нибудь, разведет в конце концов огонь?», сама принялась поить животное остатками воды. Когда огонь весело занялся, Мири сама поставила над ним котелок и принялась бросать в воду травы, помешивая варево большим черпаком.
На закате зелье было готово и остужено. Цыгане, открыв от удивления рты, наблюдали, как маленькая девочка возится с огромным котелком, приговаривая странные слова на непонятном языке. Десятки глаз неотрывно следили за странными движениями гибкой фигурки, а десятки ушей вбирали в себя дикую необузданную песню, в то время как тела людей застыли в благоговейном ужасе. Мири напоила отравленную лошадь, после чего остатки зелья вылила в ведро с водой и напоила остальных животных. После чего в бессилии опустилась на траву…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В этот момент с людей, как по мановению чьей-то посторонней руки спало оцепенение и впервые за всё время, которое Мири провела в таборе, из чьи-то уст сорвался страшный приговор — "ведьмино отродье".
Хоть и называл цыган местный люд “крещёными язычниками”, они были такими же детьми своего века, как и окружающие их селяне. Так же ходили на проповеди, так же доходили до них страшные слухи об обвиненных в ереси и колдовстве. Особенно страшно было, когда судили старых знакомцев, тогда каждый сидел тихо и молился, чтобы и его тоже не заподозрили.
Они видели, как люди шли с факелами жечь неугодных: слишком красивых, слишком богатых, слишком свободных. Сами цыгане никогда не принимали участия в “охоте на ведьм”, помня участь своих соплеменников. Боязнь быть обвиненными в ведьмовстве и участии в дьявольских ритуалах была впитана ими с молоком матерей. А чуть позже, дети цыган, сидя по вечерам у костра, слушали рассказы тех стариков, которые помнили, как их в первую очередь старались обвинить в колдовстве церковники, как неслись они сквозь ночь и прятались в глухих лесах, жили в пещерах и питались подножным кормом в голодные зимние месяцы. А уже позже, подростками, в первый раз выезжая с родителями на ближайшую ярмарку, видели, как родители прячут оборванных и голодных соплеменников, скрывающихся от преследований. И то, что цыгане видели с рождения, научило их бояться… Просто бояться всего, что было им непонятно и необъяснимо. Тем более, что с последнего своего осёдлого места жительства им пришлось срываться, как и в рассказах взрослых членов табора — от наветов и гонений.
Несколько дней спустя отравившаяся лошадь окончательно выздоровела, но в душах людей навсегда поселился страх перед девочкой со странными тёмными глазами…Не каждый цыган знал, чем и как лечить лошадей, не каждый табор имел в своих рядах знахарку или травника.
А тут, прямо на их глазах, маленькая девочка-найденыш, которая выглядела не старше обычного семи-восьмилетнего ребёнка, откуда-то УЗНАЛА, что лошадь, во-первых, ест “проклятую траву”, во-вторых, знала как и чем лечить животное и, в-третьих, что пугало больше всего, девочка, даже не взрослая женщина, стала командовать мужчинами: рассказывать кому, как и что надо делать!
Да и не было в таборе Бахтало настоящих ведуний и колдунов, которые могли порчу наслать одним взглядом, или разогнать тучи. Вся их “магия” была типичной, бытовой: монетку в косы вплести "на удачное замужество", ну или на кнутовище вырезать знаковый узор, чтобы кони были послушнее, да сам кнут можно было продать подороже. И женщины гадали скорее больше для развлечения и сбора монеток с доверчивых простаков, а не взаправду читая судьбу. Впрочем, не цыганам ли знать о прихотях судьбы?
Если бы кто-то в таборе Бахтало мог управлять судьбой, разве в первую очередь не обезопасили бы они самих себя от гонений и погрома? Конечно же, нет. Обладай они настоящей магией, они смогли бы и беду от себя отвести, и спрятаться на самом видном месте, ну или, как в сказках "закрылись бы от преследователей".
Тогда впервые "ведьмино отродье" в сторону Мири было брошено втихаря. Но потом разговоров становилось больше. Некоторые уже не стесняясь говорили Бахтало в лицо:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Слышь, баро, а что делать будем, если кто случайно узнает о нашем приёмыше?
— Смотри, баро, как она глазищами своими чёрными таращится, сглазить хочет?
— Ой, да, мне тоже от взгляда этой малявки не по себе. Странная она, какая-то!
Немного позже, старуха Гюли, спросила Мири:
— Детка, откуда ты узнала про проклятую траву?
— Не знаю, — удивлённо ответила Мири, — просто увидела и поняла, что знаю. И знаю, как спасти кобылу. Просто знаю…
