И еще многое другое было на уроках, а чтобы мы не могли заскучать, учили еще всякие скороговорки и соревновались, кто большее число раз, допустим, скажет без ошибок и быстро что-либо типа «на дворе трава, на траве дрова».
Может быть, в то время, о котором я пишу, не было как таковых логопедов, но уроки С. И. помогли многим ребятам. И, в частности, Лася стал достаточно нормально выговаривать «л».
У нас в школе были замечательные кабинеты физики, химии, занятия сопровождались опытами. Правда, опыты по физике проводил преподаватель, а в химическом кабинете, и мы сами ставили какие-то опыты.
Еще одним не типичным явлением для обычной школы, была система завтраков. За несколько минут до начала большой перемены, преподаватель спрашивал: «кто сегодня дежурный» и пара дежурных отправлялась, не дожидаясь звонка, в подвал на кухню. Там стояли большие деревянные лотки, на каждом гора разрезанных пополам белых французских булочек (позднее, в период борьбы с космополитизмом – в 40-х годах их переименовали в «городские») и фаянсовые кружки со сладким чаем, либо с какао, либо теплым молоком. Дежурные приносили лоток в класс, а дальше каждый был волен закусить или не брать ничего.
Многие педагоги были просто замечательными. Например, в седьмом классе химию у нас преподавал Глинка, впоследствии выпустивший знаменитый школьный учебник по химии. Живо помню учителя географии – Евгения Митрофановича. Это был толстый и высокий уже не молодой мужчина, обязательно в черных брюках и белой толстовке. Он вел свой предмет увлекательно и интересно. Имел обыкновение подойти к первой парте среднего ряда, и стоя, упираясь животом в парту, проводить урок, подходя иногда к развешанным на доске картам. Карты, кстати говоря, тоже приносились из специальной кладовки дежурными. У многих мальчишек нашего класса была мечта – намазать незаметно парту мелом и тогда Е. М. запачкает свои брюки. Но дальше этой какой-то глупой мечты, дело не пошло. Вообще, я совершенно не помню, чтобы хотя бы раз за непослушание, разговоры выставили какого-то из класса. Мы были и послушные, и дисциплинированные. Максимум, что мы могли себе позволить, так это перед началом уроков кучкой собраться на лестнице, ведущей снизу из учительской в коридор, и, увидев преподавателя с шепотом «зека» (смотри), прибежать в класс и сесть во время на место.
Даже весь облик и фигуру учительницы математики Елены Никитичны представляю и сейчас. Она вела уроки не только в нашей школе, но и в расположенной почти рядом школе-десятилетке №10, где училась Лена. Е. Н. была отличным учителем, вот только учился я у нее плохо. Особенно не давалась мне геометрия, да и алгебра хромала еще как.
Я помню, что когда мы начали разбирать теорему о трех случаях равенства треугольников, я вдруг решил, что хватит, надо подтянуться. Засел за учебник и блестяще выучил теорему, а, главное, понял, как следует что к чему. На уроке поднял руку и получил пятерку. Но этого порыва хватило ненадолго. Почему-то особенно запомнилось, что мы довольно долго и подробно изучали вопросы подобия треугольников и других геометрических фигур, писали контрольные, весь этот раздел я абсолютно не понял и ничегошеньки не знал. Уж, наверное, за контрольную я получил пару, вряд ли мог потянуть на тройку.
Очень позорно учился по физике. Контрольную по электричеству в 7-м классе чудом списал у мальчика, сидящего сзади меня, так ясно представляю себе, как это было, помню и определенное чувство стыда.
Не забуду, что когда мы по алгебре перешли к решению задач на составление уравнений с одним или двумя неизвестными, домашние уроки, большей частью, становились непреодолимой трудностью. К Лене, которая, конечно, могла бы помочь, по непонятным причинам я не обращался, а родители не обладали и моими «знаниями» и не могли мне помочь. Подобные затруднения были и у Оси, моего закадычного друга, квартира которого располагалась в коридоре рядом с нами, у нас 43, у него 44. Отец Оси служил инженером в каком-то тресте, получил и гимназическое и высшее техническое образование. Вот к нему-то мы с Осей и обращались за помощью, правда, только по математике. Нас просто поражало, как легко Абрам Моисеевич разрешал наши вопросы и расправлялся с казавшимися нам трудными задачками. Вообще в отличие от мамы Оси Полины Моисеевны, приветливой красивой женщины, отец был какой-то хмурый, мрачный, неулыбчивый человек, и хотя всегда брался за помощь с уроками, но обращались к нему мы с некоторым трепетом. Сам Ося, единственный сын у родителей, учился в том же классе, что и я, но в другой школе – на углу Брюсовского переулка и Большой Никитской улицы.
Немецкий язык в школе вела маленькая, толстая седая женщина, для нас она была старушка, это была обрусевшая немка по фамилии Кноблах. Кто-то из классных поэтов, которых у нас было два, сочинил даже такие стихи:
Вот кругла как шар земнойШла уж Кноблах в класс шестой.
По немецкому языку, который мы стали изучать с 5-го класса, я тоже оказался на «высоте», мои отметки были «уд» и «неуд». Дело дошло до того, что после одного из классных собраний, на которые ходила всегда мама, дома приняли решение поправить положение, и Антонину Ивановну пригласили приходить домой 2 или 3 раза в неделю на частные уроки. И эти домашние уроки дали какой-то толчок. Очень быстро, за пол-зимы, я стал одним из лучших учащихся класса по немецкому. Школьные знания языка послужили хорошей основой для изучения немецкого и дальше в МГУ.
Со второй ступени – 5—7 классы, у нас были организованы «ячейки». Сами мальчишки и девчонки объединялись в группку по 4—5 человек по взаимным симпатиям и интересам. Поощрялось совместное приготовление уроков, и главное предполагалось, что ячейки прививают будущих строителей коммунистического общества к коллективизму, взамен буржуазному индивидуализму личности. Правда, как в ячейках, так и за партами, мальчики были отдельно, девочки отдельно. Исключение в части парт, составляли две пары, пришедшие в нашу группу только в 5 классе. Это были брат и сестра Карповы – Сережа и Оля, а так же брат и сестра Вишневские – Шура и Саша. Сейчас я могу точно сказать, даже в каком ряду они сидели. Но многое и забылось. Когда в 1976 или 1977 году произошла у нас на Кастанаевской первая встреча с несколькими школьными и университетскими друзьями, тогда я еще мог назвать имена и фамилии, а также кто, где сидел за школьными партами.
Хотя, мы, мальчишки нашей группы, не были драчунами, но сильных ребят особенно уважали и старались с ними дружить. В нашей группе таким мальчиком был Сережа Карпов. Он жил где-то на 2-й Тверской-Ямской улице, и пару раз я бывал у него дома в гостях. В группе Ласи, на год младше нашей, Лася познакомил меня со своим товарищем, самым сильным из двух параллельных групп мальчиком Борисом Клевером. В школе его звали Боб. Он был красивым, белокурым стройным мальчиком, немец но национальности. Будучи у Ласи дома, мы часто играли втроем, потому что Боб жил в соседнем Печатниковом переулке. После войны мне как-то Лася рассказал, что судьба Боба сложилась трагически. Подробности малоизвестны, родители были перед войной репрессированы, в первые послевоенные годы Боб оказался в Сибири рабочим в геологической партии, заблудился на охоте в тайге, был найден с обмороженными ногами и умер от гангрены в больнице.
В шестом классе в нашу группу пришел «новенький» Игорь Блюм. Это был худенький мальчик, блондин с кудрявыми волосами, говорил, слегка заикаясь, но необыкновенный умница, с литературными задатками, очень культурный и начитанный. Вместе с родителями жил в одном из хороших, сохранившихся до сих пор, домов на Тверском бульваре, ближе к Никитским воротам. Несколько раз я ходил к нему домой за книгами. С разрешения классного руководителя, Игорь и еще несколько ребят один год выпускали рукописный литературный журнал (так его мы называли), были там какие-то рассказики, стихи. Но Игорь мне особенно памятен тем, что он был первым, кто познакомил меня со стихами Блока и заставил меня выучить наизусть свое любимое стихотворение Блока:
Ночь, улица, фонарь, аптека.Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Все будет так, исхода нет… и т. д.
И еще нельзя забыть Блюма хотя бы потому, что в седьмом классе он принес в школу томик «Декамерон» Боккаччо и в тайне, после уроков, мы собирались группкой и читали вслух некоторые новеллы достаточно скабрезные и фривольные. Легкое заикание Игорю прощалось, его любили все – и учителя, и ребята. Впоследствии его родители были объявлены врагами народа, все дальнейшее мне неизвестно.
Хороший мальчик, который мне тоже нравился, и к которому я не раз заходил домой, был Андрей Володин, сын Андрея Петровича Володина, нашего учителя рисования. Володины жили в маленькой пристройке к школе прямо на школьном дворе.
