Зато эта поездка в Гомель закончилась для меня получением двух подарков, каждый из которых запомнился на всю жизнь. Мы шли по какой-то городской улице, и в витрине магазина я увидел игрушки. Зашли в магазин, и я упросил папу купить мне большую деревянную коробку с какими-то вращающимися фигурками людей и настоящее, но, детское по размерам, ружье (почему-то оно называлось «Монте-Кристо»). Никогда дальше, ни у кого из детей, я не видел подобной игры и подобного ружья. Игру я потому хорошо помню, что ее привезли в Москву, и мы с товарищами часто играли в эту «Фортуну акробатов». Верхняя крышка коробки ставилась в вертикальное положение, в воронку кидался металлический шарик, который передавался из чашечки в чашечку поворачивающимися на своих осях, раскрашенными в яркие цвета, фигурками – цирковыми акробатами и клоунами, затем шарик падал на горизонтальную арену с нарисованными слонами, тиграми, львами и различными препятствиями в виде колышков, и попадал в одну из многих луночек, где и останавливался. Каждая лунка имела свой номер, после нескольких ходов-бросков шарика сверху, подсчитывалась сумма чисел. Играть могли несколько человек, ходя по очереди. Выигрывал тот, у кого была большая сумма цифр.
А когда мы вернулись из Гомеля домой, ружье стало моей самой любимой игрушкой. Особенно мне нравилось разбирать и собирать затвор, прочищать шомполом дуло, прицеливаться, играя в индейцев. Интересная судьба у этого ружья. Патронов к нему, естественно, никогда не покупали и в Москве, в конце концов, его куда-то запихнули на антресоли. Но, мой старший двоюродный брат как-то увидел его, и попросил дать временно ему, чтобы он подобрал патроны, и на даче он бы мог меня поучить стрелять. А через несколько месяцев, брат передал «Монте Кристо» своему товарищу, тоже на время, уже с патронами. Товарища арестовали как троцкиста, и ружье осталось где-то в недрах НКВД навсегда. Ни одного выстрела из него я так и не сделал.
Теперь хочу вспомнить всех своих друзей-товарищей, ведь большая часть детства – это общение, игры, одному скучно даже с книгами, а у Лены были свои интересы.
Мы жили в очень большом деревянном одноэтажном доме, который был предоставлен папе фабрикой, занимая его большую часть. (см. приложение) До сих пор, спустя такое количество лет, хорошо помню многие детали. Сначала надо было подняться по ступенькам на крыльцо, ступенек много, крыльцо высокое, потому что часто, во время весенних разливов Ипути, вся местность покрывалась водой, папу на работу и с работы возили на лодке.
Левая часть крыльца, до самой крыши, была огорожена деревянной решеткой, по которой летом вился далеко вверх дикий виноград (по этой же решетке, не смотря на запреты, я и мои главные товарищи Тамара и Лася, о которых чуть позже, влезали на крышу и проводили там, на солнышке, много времени). С крыльца попадали в большую летнюю застекленную террасу, летом обедали всегда там, дальше шла большая прихожая, из которой направо шла дверь в очень большую столовую, а прямо дверь – в комнаты, которые сообщались между собой, это были спальня родителей, наша с Леной детская комната и папин кабинет, в котором он спал после обеда, читал газеты и работал иногда с деловыми бумагами.
В столовую выходила русская печь, далее из столовой шел проход в кухню, со своей дровяной плитой и шел длинный коридор, в конце которого был выход во двор. Коридор не отапливался, там были кладовки и зимний туалет. Водопровода и канализации не было, воду держали в ведрах и бочках. Своего колодца не было, работала водовозка – фабричная лошадка с большой бочкой.
Большой двор был огорожен глухим забором. На дворе располагался ледник – высокий домик с глухими бревенчатыми стенами, через чердак он зимой набивался льдом, сверху покрывался толстым слоем соломы. В таком холодильнике хранили продукты, а залезали наверх по приставной лестнице. Эта солома под крышей была тоже нашим излюбленным местом для игр.
Далее, во дворе, находился большой погреб с дверью на висящем замке, какие-то сараи и летний туалет. Из двора, около погреба, мы через дырку в заборе могли попасть самым коротким путем на луг. Луг нас привлекал своими песчаными ямами и небольшими рвами (теперь я думаю, что это следствие наводнений-разливов реки), самое хорошее место для игры в прятки или казаки-разбойники.
В другой половине дома жил главный инженер фабрики Юлий Григорьевич Пальчик, с дочкой Тамарой, моей однолеткой и сестрой, умершей ранее жены. Семья занимала большую комнату-столовую, маленький кабинет-спальню Юлия Григорьевича, комнату, где спала опекавшая Тамару тетя, и еще маленькую комнату, куда нам разрешали входить очень редко, там все сохранилось, как было при жизни Тамариной мамы, еще была кухня. Вход в дом был через огромную, открытую по бокам, террасу, выходящую к примыкающему к дому садику. Садик был отдан в наше полное распоряжение, летом мы должны были подметать его дорожки, осенью сгребать в кучи листья и поджигать их. Вдоль некоторых дорожек росли маргаритки и кусты флоксов, но ухаживал ли кто-нибудь за цветами, я не помню. От улицы садик был огорожен высоким забором из штакетника. Когда вечером по улице летом пастухи гнали с пастбища в город коров, мы дети, если были в этот час в саду, обязательно влезали на забор, нас, почему-то, вид мычащих коров с быком впереди очень интересовал. Кроме того, мы уже знали, что одна из коров часто идет в сопровождении своей старушки-хозяйки, и мы дружно кричали ей с забора: «Барыня, продай корову», хотя старушка на наши крики не обращала никакого внимания. С этим же стадом возвращались и наши две коровы.
Когда мы переехали в Москву, чуть позже в Москву переехали и Пальчики. Несколько раз я был у них дома где-то на Якиманке, и Тамара с отцом бывала у нас на Брюсовском, но наша дружба, почему-то, быстро оборвалась, и никогда и ничего я дальше о семье Пальчик не знал и не слышал.
Второй мой главный детский друг и по Суражу, по ряду лет в Москве – Лася Роднянский. Он был единственный сын лучших друзей моих родителей Марка Борисовича и Эсфирь Лазаревны и на несколько месяцев, или около года, моложе меня. Марк Борисович, так же, как и почти все суражане, работал на фабрике, кем не помню. Жили они в самом центре города, их дом, где они занимали две комнаты, был расположен на базарной площади и выходил окнами на площадь. Мы с мамой часто бывали на базаре, и мама там покупала мясо. Вместе с Роднянскими в доме жили старики-родители Марка Борисовича и Эсфирь Лазаревны и незамужняя младшая сестра Эсфирь Лазаревны, которую звали Гита. (Опять отступление – когда примерно в 1927 году у нас вывозили из квартиры всю мебель, оставив один сундук и 2—3 табуретки на кухне – об этом позднее – мы несколько дней с мамой жили в комнате Гиты, а она переехала к подруге).
Рядом с нашим домом, ближе к реке, располагался еще один достаточно просторный, но какой-то приземистый дом, часть которого занимала Эмма Яковлевна Лазарева с двумя мальчиками: Мишей, что был старше меня года на 4 или 5 и Лелей. Леля был, видимо, одного возраста с Леной. Муж Эммы Яковлевны был когда-то кассиром на фабрике, но в то время, что я хорошо помню себя, в живых его не было. Миша в наших играх почти никогда не принимал участия, а Леля больше тяготел к дружбе с Леной, для него мы были маленькими.
Ближе к мельнице стоял небольшой белый домик (как украинские мазанки), занимаемый главным механиком фабрики Ваксманом. Единственная его дочка Сара часто приходила к нам с Тамарой в гости, но, почему-то, мы ее не очень жаловали и не стремились теснее привлечь в нашу компанию.
Мне вполне было хорошо проводить время с Тамарой и Ласей или с кем-то одним из них.
Ближе к 30-м годам, нет, вернее к концу 20-х годов, Миша Лазарев появился в Москве, он учился то ли в техникуме, то ли в институте. Бывал у нас на Брюсовском в гостях, но дальше все связи с ними оборвались.
Была в Сураже еще одна знакомая семья Кранфусов с двумя мальчиками: Севой, примерно на год старше меня, и Ромой, на 3 года старше меня. Их дом стоял на окраине города, мама смотрела за детьми и вела домашнее хозяйство, папа был, наверное, состоятельным человеком – торговал мукой. Когда мы с Ласей и нашими мамами провели лето 1929 года в Сураже (об этом я расскажу позже), мы ходили к Кранфусам в гости. К сожалению их семью постигло обычное для многих горе, отец был куда-то выслан, дети в поисках своего будущего, тоже покинули Сураж, оставив там только мать.
В заключение надо поведать еще об одной, очень близкой моим родителям, а позднее и нам с Валей, семье – о Рашкесах.
Глава семьи Минна Яковлевна или как мы с Валей ее потом звали тетя Минна, была приятная и приветливая женщина, рано потерявшая мужа, умершего от туберкулеза, оставшаяся с тремя детьми: старшая дочь красавица Люба, вторая дочь Надя и младший сын Фима. На что, т. е. на какие заработки жила эта семья в Сураже, я, конечно, не знал. А когда стал старше, и очень о многом мог узнать от мамы и папы, пока они были живы, увы, не интересовался этим. Как я жалею сейчас об этом, как корю себя за такое равнодушие к близким мне людям! Но, вероятно, способствовало этому во многом все наше советское прошлое, наше воспитание и государственно-партийная идеология, которая учила нас, что прошлое – это и есть только прошлое, а ваша жизнь, ваши цели и устремления – светлое будущее, к которому идет вся страна.
