Суражский период жизни подходит к концу. Но еще несколько эпизодов того времени, не обязательно в соответствии с хронологией, я напишу.
Крайне редко, для меня и Тамары как огромный праздник, отец Тамары Юлий Григорьевич доставал из шкафа маленький паровоз, несколько вагончиков, собирал рельсы. В топку паровоза клались палочки, щепки и поджигались, а в котел заливалась вода, и пар приводил в движение состав. Для нас это было чудом и праздником.
В городе исчезла соль. Дядю Давида с группой рабочих фабрика направляет в Крым за солью для работников фабрики. Дяди не было две или три недели, все мы в беспокойстве спрашивали у взрослых, где же дядя. Наконец, вместе с вагоном соли все благополучно возвратились.
На главной улице городка, примерно в полукилометре от церкви, находилось большое нежилое здание местного Совета депутатов – народный дом или как все его называют Нардом. Власти устраивают лотерею с платными билетами и большим количеством каких-то выигрышей. А главный выигрыш – очаровательный жеребенок. Нам с Леной купили много билетов, мы даже что-то выиграли. Но главный приз не получили. Недовольные ушли домой. Уже в Москве дядя Давид, член комиссии по проведению лотереи, сказал, что билета, на который можно было выиграть жеребенка, и не было! Это была приманка, но с благородной целью собрать больше денег, которые потом были переданы в фонд помощи голодающему населению.
Около Нардома, рядом на поперечной улице было расположено здание бывшей гимназии, теперь городской школы. На большом дворе дети могли попробовать свои силы на так называемых «гигантских шагах». Если кто не знает, что это такое, так это некоторое подобие карусели, надо было одну ногу продеть в петлю каната, прикрепленного к столбу. Столб вращается, если начать бежать на некотором расстоянии от него. После хорошего разгона, бежавший подпрыгивал кверху, повисал на канате и совершал плавный полет-прыжок. Я просил, чтобы мне дали попробовать прокатиться на этих шагах, но безуспешно, не позволяли. Так «гигантские шаги» остались навсегда только мечтой.
Мама мне когда-то говорила, что одно из моих самых первых слов в детстве было «блебабо», что означало, что я прошу кусочек селедки.
С кем-то бегаем по фабричному парку. В ельнике густом и колючем на берегу реки залезаем под маленькие елочки и находим 5—6 грибов. Оказывается, это боровики, суражское название белых. Единственный случай сбора грибов, и то случайный.
Мы с Леной приходим в конюшню, и нам говорят, что вот та маленькая лошадка наша. Будем ли мы сами ее запрягать и ездить в коляске или верхом, сейчас сказать не могу, но помню, что такому царскому подарку мы были безумно рады. Через некоторое время папа говорит нам, что лошадки больше нет, она заболела самой опасной болезнью – сапом.
Каждое воскресенье, в случае хорошей летней погоды, в фабричном парке на сцене бывают танцы, и играет духовой оркестр. Мы с Леной уже в постели, но окна раскрыты, музыка хорошо слышна, под нее хорошо засыпается. Наверное, поэтому на всю жизнь полюбил духовые оркестры.
Может быть, в последнее суражское лето 1922 года впервые привозят кинофильм о Спартаке. Лена с родителями уходят, меня оставляют под чьим-то присмотром дома. Я лежу в кроватке и от обиды долго не засыпаю и плачу.
Первый раз попадаю в кино только в Москве. Недалеко от нас на углу Б. Никитской небольшой кинотеатр «Унион». С папой или с дядей Давидом я смотрю американский фильм с Гарри Пилем (потом узнал, что это знаменитый актер) «Всадник без головы». Это, наверное, уже весна 1923 года, к тому времени эту книгу я уже прочел. Оказалось, что только название соответствует знаменитому роману Майна Рида. Какие-то таинственные действия и приключения происходят в цирке. Все равно впечатление и удовольствие огромное, хотя содержание фильма в целом в полном тумане.
Сураж весьма еврейский городок по количеству жителей евреев. Кажется, где-то была помимо церкви и синагога.
Воспоминание, связанное с Ласей Роднянским. Мы сидим на широком подоконнике в его доме, окно выходит на базарную площадь. Нам купили стакан семечек. Сначала мы долго делим семечки на две равные части, не только по количеству, но и по качеству и даже внешнему виду. Это нудное занятие, тем не менее, нам нравится и не тяготит нас. Потом щелкаем семечки, шелуху выбрасываем на улицу, но так, чтобы не попасть в прохожих. Лася разучил песню, научил и меня, и вот мы поем «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом». Потом начинаем несколько раз скандировать на всю жизнь запомнившийся перл:
Барышня, позвольтеВас побеспокоить —Один поцелуйчикСколько будет стоить?
Живя рядом с фабрикой нас, конечно, водили несколько раз по цехам. Я смутно помню, что мы видели огромные котлы с горячей водой, в которых варилась целлюлоза, и длинную-длинную бумагоделательную машину с множеством крутящихся валиков и валов. С одного конца на эти валы поступала уже сгущенная масса, и на другом конце выползал бесконечно длинный бумажный лист, наматывающийся на огромный рулон.
В однотомном Советском энциклопедическом словаре 1988 года выпуска вчера прочел: «Сураж, город (с 1781 года) в Брянской области, на реке Ипуть. Железнодорожная станция. Фабрика технического картона, пищевые предприятия». Значит и к Суражу подвели железную дорогу, а фабрика, хотя и поменяла профиль с бумаги на картон, но существует и до сих пор. Сохранился ли наш дом?
Последние впечатления о Сураже. Мама со мной и Эсфирь Лазаревна с Ласей провели август 1929 года в Сураже. Один, а может быть с Ласей, я пару раз ходил посмотреть места моего детства. Все сохранилось без изменений, и наш дом тоже. Внутрь я не заходил. Побывал на лугу за домом, прошел по площадке, где мы так много играли, зашел в фабричный парк, обойдя наш сад, подошел к фабрике. Но все, что казалось большим, огромным, загадочным в детстве, в мои 15 лет показалось как бы в несколько раз меньше, «съеженным». Это было прямо потрясение, какое-то удивительное чувство чего-то необычного и странного – дом не такой уж высокий и громадный, парк, луг, все расстояния – все казалось меньше.
В конце лета, может быть в сентябре 1922 года, мы уже были в Москве в Камергерском переулке у Этингеров. С Суражом было закончено.
И все-таки, все-таки. Перед смертью дядя Давид сказал мне: «Больше всего мне теперь хотелось бы увидеть Кременчуг, там, где я был ребенком». Теперь я его очень хорошо понимаю…
Глава II. 1922—1929 гг. Москва, школа
В августе или в сентябре 1922 года мы, включая Марию Ивановну, перебрались из Суража в Москву, через короткое время приехали все Луговские (дядя Давид, дядя Моисей с четырьмя сыновьями) и Роднянские, и Пальчики. Как проходили сборы, как ехали – никаких воспоминаний. Мне это кажется странным, я ведь уже не был малышом – 8 лет.
Очень радушно нас разместили в своей большой квартире Этингеры на пятом этаже дома, расположенного рядом с Художественным театром. Глава семьи Этингер Моисей Альбертович, его тетя Фаня, сестра жены тетя Маня, сын дяди Моисея Сима, ему тогда было лет 11—12, маленькая дочка Инночка и две дочери тети Мани – Женя лет 11 и Эся лет 8—9. В доме был газ, вода, нормальный туалет, ванная комната. Впервые узнал, что такое душ и купание в ванне.
Могу предположить, что квартиру в Брюсовском переулке нам как-то (купили?) оформил дядя Моисей, может быть там шел ремонт, но в свою квартиру мы перебрались через 1,5—2 месяца. К тому времени папа съездил в Ленинград и оттуда привез, роскошную по тем временам, мебель в виде комплектов спальни и столовой, остальное необходимое приобрели в Москве, что-то привезли из Суража. А кухонная длинная скамейка, преодолев огромный временной отрезок, превратности переездов и войны, до сих пор стоит в Кратово на даче.
Вот цифры, что врезались в память навсегда: Брюсовский переулок, д.4, кв.43 телефон первых лет Д1—81—41, ближе к сороковым годам К3—45—70.
Дом был старой постройки, двухэтажный, с жилым полуподвалом, благодаря которому первый этаж был фактически на уровне второго этажа, расположен фасадом с одним подъездом вдоль переулка. Через ворота можно было попасть в покрытый булыжником двор, где находились еще несколько небольших флигелей и сараи, где жильцы держали дрова. Отопление было печное, для кухни использовались примуса и керосинки, но холодная вода была подведена к дому. Поднимаясь по лестнице на наш этаж, попадаем на площадку, откуда вел налево длиннющий коридор с комнатами по обе стороны коридора, направо так же шел коридор, но покороче. Окна квартир выходили на переулок, как у нас, или во двор.
Из коридора дверь вела в переднюю, дальше прямо на кухню, из передней вправо – в большую комнату, влево – в две смежные комнаты столовую и нашу с Леной детскую комнату, правая комната с паркетным полом была спальней родителей. Там же находилась печка и в одном из углов раковина с краном для умывания. В других комнатах полы были крашенные, дощатые. Напротив входной двери в коридоре была еще одна комната, которую предполагали оборудовать под ванную и туалет, но что-то у папы не получилось, и ее быстро заняли под жилье для тети Марфуши с сыном. Марфуша на ночь запирала дверь входа в дом и ночевала обычно в каморке под лестницей, открывая дверь по звонку припозднившихся обитателей дома. К сожалению, такие «удобства» как туалеты, были в начале коридора при выходе через черный ход во двор, три кабинки на 10—12 семей. Кабинки запирались ключами, которые были розданы каждой семье.
