Что касается «
Чатранда», то тот мечтает о
ветре, который потопил бы обычный корабль. Осмелюсь сказать, что Нелу Перен
держит его крылья подрезанными.
Нелу Перен, или Спокойное море, был единственным океаном, по которому
Пазел когда-либо плавал. Временами здесь было далеко не спокойно, но оно было
гораздо спокойнее, чем окружавшее его Нелу Рекере (или Узкое море). Дальше
всех, за южными архипелагами, лежал Неллурог, или Правящее море. Легенды
рассказывали о больших островах, возможно, целых континентах, скрытых на его
просторах, полных странных животных и людей, которые когда-то торговали и
вели переговоры с севером. Но прошли столетия, и большие корабли затонули один
за другим, оставив только « Чатранд», и все земли, которые там были, также
утонули в морях забвения.
— В любом случае, — сказал Никлен, — в наши дни ему не нужно летать на
крыльях, как мурт. Он больше не военный корабль.
При упоминании о войне мысли Пазела сделали еще один скачок.
— Вы были на прошлой войне, мистер Никлен? — спросил он. — Большой, я
имею в виду?
— Второй Морской? Да, но только как щенок, не нюхавший пороха. Я был
моложе тебя, когда все закончилось.
— Мы действительно убили одного из королей Мзитрина?
— Ага! Шаггата! Шаггата Несса, его ублюдков-сыновей и его чародея, в
придачу. Знаменитая ночная битва. Их корабль затонул со всем экипажем недалеко
от Ормаэла, как ты, должно быть, знаешь. Но никаких следов этого корабля так и
не было найдено. Шаггат, парень — для этих уродов это значит «Бог-король».
— Но был ли он... другом Арквала?
При этих словах Никлен повернулся и с удивлением посмотрел на Пазела:
— Это шутка, мистер Паткендл?
— Нет, сэр! — сказал Пазел. — Я просто подумал… Я имею в виду, мне
сказали...
18
-
19-
— Шаггат Несс был чудовищем, — перебил его Никлен. — Злобным, помешанным на убийствах дьяволом. Он не был другом ни одному живому
человеку в этом мире.
Пазел никогда не слышал, чтобы боцман говорил так твердо. Усилие, казалось, истощило его: он неловко улыбнулся, похлопал Пазела по плечу, и, когда они
подошли к бару, купил для смолбоя оладью с луком-пореем и кружку тыквенного
эля — два соррофранских деликатеса. Но он погрозил пальцем, прежде чем
отправиться в таверну, чтобы напиться.
— Еще раз тебя не будет на месте, и я утоплю тебя в Хансприте, — сказал он.
— Держи ухо востро, а? Капитан не одобряет кутежи.
Пазел кивнул, но он знал, что боцман что-то скрывает. Смолбои редко
пробовали тыквенный эль. Что задумал Никлен? Не мятеж и не торговля смерть-дымом: он был слишком стар и медлителен для таких преступлений. И посетители
таверны, шутившие о «маленьком часовом» и раздражающе теребившие его
мокрые волосы, тоже не были похожи на преступников.
Час спустя боцман появился со второй оладьей и старой овчиной для защиты
от дождя. У него были затуманенные глаза и хмурый вид; даже от его одежды
несло элем.
— Все еще не спишь! — сказал он. — Ты хороший парень, Паткендл. Кто
сказал, что ормали нельзя доверять?
— Только не я, сэр, — пробормотал Пазел, пряча оладью для завтрака.
— Я никогда их не ненавидел, — сказал Никлен с огорченным видом. — Я бы
не стал участвовать в таком деле — надеюсь, ты знашь, чо меня не спросили...
Его глаза закатились, и он, пошатываясь, вернулся в бар.
Пазел в замешательстве сел на ступеньки. Никлен не мог беспокоиться о
мнении капитана. Нестеф не любил кутежи, это правда. Но он мог лучше потратить
свое время, чем гоняться за своим старым боцманом под дождем.
Проходили часы, пьяницы приходили и уходили. Пазел наполовину дремал
под овчиной, когда почувствовал, как что-то теплое и бархатистое коснулось его
босой ноги. Мгновенно проснувшись, он обнаружил, что смотрит в глаза самой
большой кошки, которую он когда-либо видел: гладкое рыжее существо, желтые
глаза смотрели прямо в его собственные. Одна лапа лежала на пальце ноги Пазела, как будто животное постучало по нему, чтобы узнать, жив ли он.
— Здравствуйте, сэр, — сказал Пазел.
Животное зарычало.
— О, мэм, да? Проваливайте, кем бы вы ни были. — Он сбросил с плеч овчину
— и кошка набросилась. Не на него, а на его вторую оладью. Прежде чем Пазел
успел сделать что-то бо́льшее, чем выругаться, животное вырвало оладью у него из
рук и бросилось в переулок. Пазел встал и бросился в погоню (он снова
проголодался и очень хотел эту оладью), но лампы уже погасли, и кошка исчезла из
виду.
—Ты, блохастая ворюга!
19
-
20-
Когда он кричал, тошнота нахлынула снова. Еще хуже, чем
