каждой из них – хоть нас и уверяют, что делает он это не из похоти, а из сострадания, – а при звуках его флейты гопи бросают доить коров, позволяют молоку литься на землю и покидают даже недокормленных младенцев[1083].
Когда Индра угрожает наказать деревню за пренебрежение его культом, наслав на нее страшную бурю, Кришна встает на ее защиту. Однако их бой совсем не похож на битву Индры с Вритрой. Кришна просто поднимает одной рукой гору Горендхара и держит ее над деревней, словно гигантский зонтик. Самая знаменитая его битва – с Кальей, многоголовым чудищем, которое отравляло источник, где поселилось, и убивало коров. Кришна прыгает в воду, подцепляет Калью на крючок и вытаскивает из его логова. А затем вместо битвы танцует вокруг него, пока у Кальи все головы не начинают кружиться от изнеможения. Он признает себя побежденным, и Кришна ссылает его на отдаленный остров.
Образ бытия Кришны – игра (лила). Очень далекий от сурового Бога-законодателя монотеистических религий, Кришна выражает природу божества, ничем не стесненную, не скованную человеческими условностями и запретами[1084]. Он – олицетворение бурной и разнообразной творческой активности священного, спонтанной и свободной. В этом богоявлении нам открывается божество, не требующее себе помпезных и лицемерных восхвалений, не правящее миром с высокого престола, не нуждающееся в сложных ритуалах и их не желающее. Вместо этого божество легко перешагивает через человеческие условности и классовые разделения – и предлагает и нам в них усомниться. Зов флейты Кришны, которому невозможно противостоять, высмеивает нашу озабоченность долгом и правилами – и зовет всех, мужчин и женщин, в царство красоты и карнавала, перед которым не устоят даже боги. Гопи выражают здесь жажду трансцендентного, присущую нашей природе, и наше желание экстаза, невозможного в пыльном мире привычного и обыденного. Короче говоря, «Бхагавата-пурана» бросает вызов обычному представлению об индийской духовности как о чем-то медитативном, безмятежном, лишенном эмоций и желаний. Популярность ее связана с тем, что она выражает очень важное прозрение. Слишком часто мы используем писание, чтобы подтверждать свои предрассудки; но истинная его функция – их разбивать.
* * *
В Китае династия Сун (960–1279) создала самую сложную в мире той эпохи экономику, однако северные ее территории, включая Великую Равнину, постоянно страдали от вторжений соседей-варваров, и правительство Сун потеряло шестнадцать префектур к югу от Великой стены; на этой северо-западной территории варвары создали собственное государство тангутов. Ощущалась острая необходимость в реформах институтов и техник управления. Ван Аньши (1021–1086) был убежден, что проблема носит чисто военный и фискальный характер, а Сыма Гуан (1019–1086) оглядывался на «Анналы Весны и Осени», надеясь найти в них основополагающий «принцип» (ли) управления и открыть стратегии, которые помогали в прошлом и, возможно, помогут и сейчас.
Однако группа конфуцианцев на севере страны, изначально вовлеченных в эти политические реформы, полагала, что решение задачи следует искать глубже. Перемены должны быть основаны на священном принципе или предельной реальности, что пронизывает космос, влияет на все происходящее, а также присутствует в каждом человеке. Только люди, следующие этому фундаментальному принципу, способны вести свои дела в соответствии с Путем Неба. На философской сцене Китая уже некоторое время доминировали буддисты, а китайские буддисты настаивали на том, что, прежде чем заниматься политической деятельностью, необходимо достичь просветления. Но конфуцианец Хань Ю (768–824) усомнился в этом, приведя как аргумент главу «Классической книги ритуалов», известную как «Великое учение» («Дасюэ»), где разбирается по косточкам социальная и политическая ответственность чжун-цзы. Несколько позже великий политический деятель Фань Чжунъянь (989–1052) указывал, что, согласно Мэн-цзы, Яо, Шунь и Ю приобрели мудрость именно благодаря сострадательной заботе о народе и практическим шагам, предпринимаемым ими, чтобы облегчить страдания простых людей. Вместо того чтобы ставить на первое место состояние собственного ума, как буддисты, – писал он, – конфуцианский путь предлагает достигать самосовершенствования в активной борьбе за благополучие окружающих.
К X веку все больше конфуцианцев изучали «Великое учение», текст, говорящий именно об этом: политическая деятельность совершенно необходима для самовоспитания. Текст начинается с чеканной сентенции, сразу связывающей оба эти понятия: «Путь Великого учения – в том, чтобы проявлять добродетель, сердечно обращаться с людьми и покоиться в совершенной доброте [жэнь][1085]. Чистый и светлый нрав приобретается не уходом от мира, а любовью к людям и тем, что мы делаем жэнь [человеколюбие, добросердечие] основанием своей жизни»[1086]. Подобно дереву, укорененному в таинственной почве, носитель жэнь вздымается к Небу, но в то же время сострадательно протягивает руки людям[1087]. Эта программа изложена в пяти коротких абзацах. Прежде всего, важно четко расставить приоритеты: «Зная, что ставить на первое место и что – на последнее, мы приближаемся к Пути»[1088]. «Старцы» – Яо, Шунь, Ю и Князь Чжоу – для начала убедились, что все хорошо в их семьях; но, чтобы этого достичь, им пришлось исправить собственный ум и сердце. Это потребовало гэ-у («исследования вещей»), расширения знаний о Пути Неба, которые, разумеется – поскольку Небо пронизывает собою все, – включали в себя и понимание земных дел. Таким образом, «Великое учение» предписывало восьмичастную программу, которая начиналась с личного самовоспитания, а заканчивалась установлением мира во всем мире:
Лишь когда исследованы вещи, расширяется знание; когда расширено знание, мысли становятся искренними; когда мысли становятся искренними, исправляется ум; когда исправляется ум, воспитывается человек; когда воспитывается человек, приносится порядок в семью; когда приносится порядок в семью, хорошо управляется государство; когда хорошо управляется государство, в мире воцаряется мир[1089].
Этот проект предназначался не только для правящего класса. Все – «от Сына Неба до обычных людей» – отвечали за то, чтобы воспитывать в себе жэнь, «корень» и «основание» мира: «Не бывает такого, чтобы в беспорядке был корень и в порядке ветви». Пока правитель и народ не начнут вместе упорно культивировать в себе гуманность, все политическое здание будет оставаться коррумпированным и анархическим.
Хань Ю рекомендовал и еще одну главу «Ритуалов», известную как «Учение о смысле» (Чжунъюн), более психологический, метафизический и мистический текст, который, как рассказывали, Конфуций передал своему внуку Цзы-Сы, от которого его получил Мэн-цзы[1090]. Чжун («умеренность»), учил этот текст – это состояние равновесия, в котором такие эмоции, как удовольствие, гнев, печаль и радость, идеально сбалансированы друг с другом:
Когда возникают эти чувства, и каждое из них достигает должной меры и степени, это именуется гармонией (хэ). Когда равновесие и гармония реализуются в высочайшей степени, Небо и Земля достигнут верного порядка, и все процветет[1091].
Законы, установленные Мудрыми Царями и ранними Чжоу, следовали образцам Природы или Неба – Пути
