– А чего нам обсуждать? - резким, насмешливым голосом спросила Таня. - Мы, чай, не городские, нам лукавить ни к чему. Не поглянулась я твоей матери. И нечего мне с вами ходить. - Она сверкнула на Машу глазами и, вырвав свою руку из Генкиной, зашагала к выходу.
Генка в растерянности бросился за ней, но натолкнулся на изучающий взгляд Маши и понуро, как побитая собака, вернулся обратно.
– Что ж, Гена, - неопределенно сказала Маша, - начало многообещающее.
– Ты ее совсем не знаешь! - крикнул Генка. - Ну почему вы с отцом всегда такие цельные, такие бескомпромиссные? Все-то вы знаете, все-то вам ясно, никаких сомнений. А я вот ищущий человек! Мне совсем ничего не ясно!
– Тогда осмотрись, подумай… И никогда не прикрывай растерянность слабостью, пустыми словами. Куда мы едем?
– Ко мне. Я тут у одной старушки комнату снимаю. С отдельным входом. - Генка взял чемодан, и они зашагали к вокзальной площади. Подошел старенький автобус голубого цвета. Маша и Генка сели у кабины водителя.
Проехали центр города, застроенный по-купечески крепкими, добротными домами из потемневшего от времени кирпича.
– Вот наш райотдел, - показал Генка.
– Как тебе работается? - спросила Маша. - Отец очепь беспокоится о тебе, и я вижу, что не напрасно.
– Да, не напрасно, - с вызовом сказал Генка. - Начальство считает меня хлюпиком и интеллигентом в шляпе. Я шляпу не ношу, но дело не в этом. Конечно, нашей потомственной чекистской семье пережить такое с моей стороны отступничество будет трудно.
– Решил уйти? - коротко бросила Маша и напряглась в ожидании ответа. И в самом деле было очень обидно. Вроде бы все сделали, чтобы Генка вырос убежденным человеком, борцом, а вот - на тебе.
– Решил, - кивнул Генка. - Я не могу сажать людей только потому, что товарищу начальнику нужен процент раскрываемости! Я по каждому делу считаю себя обязанным до сути докопаться, а мне говорят: времени нет! Меня чуть ли не вредителем считают.
– Учись у отца, - пожала плечами Маша. - За двадцать лет совместной жизни я, слава богу, никогда не слыхала от него подобных рассуждений!
– Время было другое, - сказал Генка. - Приехали мы. Пойдем.
Он жил в отдельной половине маленького домика, притаившегося на самой окраине города. Комната была уютная, с низким крашеным потолком, никелированной кроватью, комодом, уставленным фотографиями.
– Как же ты до работы добираешься? - ужаснулась Маша. - Это же страшно далеко!
– Не дальше, чем от Петербургского университета до Песков.
– При чем здесь это? - не поняла Маша.
– Очень просто, - улыбнулся Генка. - Когда Александр Ульянов учился на первом курсе, он каждый день ходил туда и обратно пешком. Крепкий был парень.
Маша молча кивнула. Что ж. Подражать Ульянову не так уж и плохо. Только плохо пока это согласуется у Генки и с работой, и с Таней. Маша обратила внимание, что стол в комнате тщательно накрыт: блестели тарелки, приборы и даже бутылка портвейна. Посредине стола Маша увидела баночку с анчоусами и растроганно взглянула на Генку:
– Спасибо, сынок. Не забыл?
– Ты любишь анчоусы и голубой цвет, - сказал Генка и грустно добавил: - Нехорошо получилось с Таней.
– А ты знаешь, почему я люблю голубой цвет? - перебила Маша. Ей не хотелось сейчас говорить о "проблемах". - Я его оттого люблю, что весной шестнадцатого года к нам в Смольный приехала императрица Александра. На ней была Андреевская голубая лента. Изумительный переливчатый муар.
– Вот этот Смольный и не дает тебе понять Таню, - угрюмо сказал Генка. - Конечно, ты - благородная девица! А она? Простая девушка!
– Не смей так говорить! - рассердилась Маша. - Это неправда!
Увы! Это была чистая правда. И именно потому, что Маша сразу же и честно себе в этом призналась, - ей стало совсем обидно. В самом деле, какая-то провинциальная девчонка не просто претендует на ее сына, а нахально претендует! Смеет не замечать разницы!
"А какой, собственно, разницы? - вдруг подумала Маша. - Кто такой Генка? Сын крестьянина. А кто такой Коля? Тоже крестьянин и сын крестьянина. И зачем она спустя столько лет снова начинает ворошить безвозвратно погребенное прошлое с его портиками, колоннадами, гербами и муаровыми лентами? Глупо. Ах, как все это глупо".
– Ты любишь ее? - спросила Маша.
– Да, - сказал Генка. - Очень люблю.
– Ну и люби, - Маша разворошила ему шевелюру. - Я постараюсь ее понять. И полюбить. И хватит об этом.
– Нет, - Генка покачал головой. - К сожалению, это еще не все. Ее отец тоже против.
– Почему? Чем ты ему не понравился?
– Должностью, - хмуро сообщил Генка. - Он говорит: "Нам в семью легашей не надоть".
– Этого еще не хватало, - ахнула Маша. - Да кто он такой?
– Железнодорожный обходчик. А в прошлом - приказчик.
– Господи… приказчик. - Маша даже всплеснула руками. - Если ты женишься, тебя выгонят со службы. Он же контрик явный, ее отец!
– Не явный, но нашу власть он не обожает, - усмехнулся Генка. - Мама, я решил подать рапорт об увольнении.
– А отец? - растерянно спросила она. - Ты подумал о нем? А где же ты будешь работать? На что жить? И где?
Генка долго молчал. Про себя он все давно и бесповоротно решил, но теперь было необходимо убедить в правильности этого решения мать. Он любил и уважал ее и поэтому считал своим долгом доказать ей свою правоту.
– Мама, - сказал он наконец. - Когда у тебя были неприятности из-за твоего происхождения, отец бросил тебя?
– Нет, - растерялась она. - Но… это же совсем другое дело!
– Подожди, - поморщился он. - Ответь мне прямо: отец бросил бы тебя, если бы что-нибудь случилось?
– Никогда! - вырвалось у Маши, но она тут же пожалела о своей неосторожности. Глаза Генки вспыхнули надеждой.
– Вот видишь! - крикнул он. - Почему же ты мне предлагаешь бросить Таню? Поверь, мама: настоящий человек на любой работе остается нужным и полезным. Это, я считаю, главное. Извини за высокий стиль.
– Что ж, - она медленно открыла бутылку. - Разлей вино. И выпьем за твою удачу, сын. Когда подашь рапорт?
– Завтра. Я уже и работу подыскал - пойду шофером.
– Значит, ты настоящий? - Она улыбнулась. - Давай выпьем.
…Утром Маша пошла на рынок - решила приготовить домашний обед. "В конце концов он, наверное, прав, - думала она, прохаживаясь среди рядов. - Нельзя приносить любовь в жертву покою или личному благополучию. Ни я, ни Коля так никогда не делали. Но тогда было и в самом деле другое время! - возражала она самой себе. - Другое. А может быть, дело совсем не в этом? Ведь наши трудности были иными. Мы выстрадали свое счастье, мы заплатили за него очень дорогой ценой и поэтому, обретя его навсегда, уже не понимаем, когда наши дети борются за свое место в жизни, за свое понимание счастья. А в чем оно? Разве только в благополучии, хорошо оплачиваемой работе, в квартире с мебелью? Наверное, и в этом тоже, - вдруг подумала Маша. - Но ведь не только в этом. Не в одном этом. Если у человека нет любви - не будет он счастлив. Генке нужна любовь. Он сам ее выбрал - трудную, может быть. Но свою, на роду написанную, и не надо ему другой, и не стану я ему мешать".
Репродуктор над павильоном, который занимала дирекция рынка, захрипел и вдруг проговорил какие-то странные, не имеющие никакого отношения к яркому солнечному дню, к празднично одетым людям слова: "… бомбили наши города…" Дальше последовало перечисление тех городов и населенных пунктов, которые на рассвете подверглись ожесточенному налету немецкой авиации, и Маша, как и все находившиеся в эту минуту на рыночной площади, со щемящим чувством безысходности и отчаяния поняла, что случилось самое страшное из всего, что могло случиться, - началась война.
Маша сразу же вспомнила долгие разговоры на эту тему, долгие споры с товарищами Коли, с Виктором, да и с самом Колей. Никто не сомневался, что война на носу, все были уверены, что будет она невероятно тяжелой и трудной, но тем не менее некоторые пакт с Германией принимали всерьез, они радовались каждому новому сообщению о торговых поставках из Германии и визитах в СССР членов гитлеровского правительства, они искренне старались верить в дружбу СССР и Германии. "Теперь войны долго не будет, и слава богу". Эта мысль была главной в их рассуждениях. А Виктор и Коля придерживались прямо противоположной точки зрения. Виктор всегда, когда заходил разговор на эту тему, говорил одно и то же: "Вы их не видели, не знаете. Это звери, убийцы. Их с лица земли стереть нужно, и я так понимаю: дипломаты жмут друг другу руки - это их дипломатическое дело. Их надо убивать - вот и все".
Теперь все эти споры отошли в прошлое. Теперь они казались безобидной болтовней за воскресным столом, под оранжевым абажуром. Теперь фашистов надо убивать - в этом Виктор оказался абсолютно прав.
Потянулись тревожные, полные нервного напряжения будни. Генка почти не бывал дома - в город хлынул поток беженцев из западных областей, участились случаи уголовных проявлений. Милиция сбилась с ног - на нее легла ответственность не только за охрану порядка, но и тысяча других, рожденных войной обязанностей. Маша получила от Коли три телеграммы и письмо. Коля в самой категорической форме требовал, чтобы она немедленно, пока еще есть возможность, вернулась в Москву. Но Маша тянула с отъездом, тянула, как всегда в такой обстановке, в лихое, трудное время делает каждая мать, не желая до последней секунды расстаться со своим ребенком.
