На разбитом окне рухнувшей стены колыхалась занавеска. В уцелевшем углу висела люлька и в ней мертвый ребенок с запекшимся пятном крови на лбу. Под люлькой ощупью ползала слепая струха. На стене — ходики. Время сошло с ума.
В пустом сожженном селе гулял ветер, гремя оборван- ными листами крыш. И в этом скрежете послышался сдавленный, оттого и безмерно — горестный мужской всхлип.
Иван заглянул в пролом двери.
Старик приговаривал над бездыханным телом внучки.
— Страдалица ты моя, — стонал над нею дед.
А страдалице не больше семнадцати. Она лежала с закушенными до крови губами, будто тот неимоверный стыд и боль до сих пор казнят ее.
— Крохотка ты моя, слеза моя… — отыскивал старик для нее самые ласковые слова.
— Всех сейчас перестреляю… — захлебнулся в гневе Подзоров.
Иван оглянулся и не узнал своего помкомвзвода, так было перекошено в святой ненависти его лицо.
Скреготнув зубами, Подзоров зло процедил:
— Уж я им покажу кузькину мать!
И по — медвежьи грузно перевалился через останки
стены.
Иван легко перескочил вслед за ним.
— Где они?
Высокий, тяжеловатый в походке Подзоров, от перехватившего горло гнева, слова не мог вымолвить. Саженными шагами пересек улицу, наконец сказал:
— Вон, белый флаг выставили… Ишь, как пекутся о своих жизнях… А их там, раненых в подвале, с роту наберется… Они мне за все ответят!
И вскинул автомат наизготовку.
— В белый флаг?!.. Тем более — в лежачих?!.. — остудил Иван пыл Подзорова.
— Не мешай, лейтенант!
— Отставить! — резко скомандовал ему Берестов и встал поперек дороги.
Подзоров набычился, сердито засопел. Наконец нашелся:
— А как же комиссар соседнего полка Берт только за то, что они убили его ординарца, весь немецкий госпиталь приказ расстрелять.
— Ты видел?
— Говорили.
— На войне ни «слышал», ни «говорили» — не в счет. Есть только — «видел», — чеканно отрубил Берестов.
— Но фашисты никогда наши госпитали не миловали, — не сдавался Подзоров. — А мы?..
— То — фашисты!.. А мы — русские. Русские в белый флаг никогда не стреляли…
К вечеру был дан приказ: «Ночью отойти на прежние позиции!»
— И правильно, — одобрил такое решение Пров Трофимович. — Танки Гудериана с нами шутить не станут. А там все‑таки ров…
10
На этот раз утро началось без психической атаки. Видимо, немцы поняли, что этим «иванов» не застращать. И они придумали более мерзостную пакость.
Двум курсантам, захваченным «языками», фашисты отпилили ножовкой кисти рук, связали проволокой локти за спиной. На шею повесили таблички с надписью: «Красных юнкеров в плен мы не берем», И отпустили: мол, идите, покажитесь своим… __
Об этом рассказал старшина Назаренко. Его прислал лейтенант Крышка, узнать в чем еще нуждается взвод лейтенанта Берестова.
— В злости, — недовольно буркнул Подзоров.
Он все еще не мог простить своему командиру за то, что тот не дал ему расправиться с немцами.
Берестов не успел огрызнуться, как в окоп спрыгнул капитан Дерюгин.
— Как вы тут?
— Мы‑то — что… А вот «красных юнкеров» жалко, — сказал Берестов.
Дерюгин строго зыркнул на старшину Назаренко:
— На немцев работаешь?.. Панику сеешь?..
— Наоборот, злости добавил, — вступился за Назаренко Берестов. И примиряюще — Подзорову: — Выходит зря я не дал тебе переколошматить их.
— Ладно. Не время выяснять взаимоотношения, — по- мягчал сердцем Дерюгин и пригласил Ивана наверх.
Отползли в кусты полыни.
После артиллерийской ночи — полк отходил на свои позиции под огнем противника, — Иван упал навзничь, расправил усталые плечи, глянул в небо. Ему захотелось захлебнуться этой ясной, чистой синью, раствориться в ней, стать облачком, гонимым ветром.
— Немец готовится завтра взять реванш, — приземлил Берестова Дерюгин. — Подтягивает такие силы на наш участок, что нам не сдобровать. Так что учти. Ни шагу назад!
Берестов молчал. Его не надо об этом предупреждать. Он со своим взводом не только с места не сдвинется, а еще и покажет немцам, где раки зимуют, за все с ними расплатится.
Долго молчал и Дерюгин, тоже глядя в синь неба. И вдруг спросил:
— Ты так и не получил письма от Тани?
Берестов приподнялся на локоть, озадаченно посмотрел на Дерюгина: откуда он об этом знает? Курсанты — другое дело. Они вместе с Иваном тяжко переживали молчание Тани. Но Дерюгин?..
Недалеко разорвался снаряд.
Немцы не стали ждать до завтрашнего утра. Решили начать сегодня.
Земля вздрогнула от лавины взрывов.
Берестов поспешно юркнул в окоп. Дерюгин кинулся к своему КП.
«Успеет ли?» — озабоченно подумал о нем Берестов и огляделся. Заметил, как в глазах Прова Трофимовича заметался страх. И было отчего.
Немцы слишком уж близко укладывали снаряды вокруг дота. Пристреливались.
Но дот — не окоп, не сменишь.
Пытаясь успокоить Прова Трофимовича, Берестов сказал:
— Лить бы в амбразуру снаряд не угодил.
Пров Трофимович промолчал. Вел себя так, будто вокруг него никого не было. Берестов тоже почувствовал ледяной холодок одиночества и острую сосущую сердце тоску.
Смерть плясала рядом, на бруствере. Опасность встретиться с ней была так велика, что уже не думалось о ней. Но она упорно напоминала о себе. Чуть ли не у самого плеча вонзился в стену окопа осколок, другой — влетел в пролитую из пробитой фляги лужицу, «зашкварчал», как блин в масле.
Вдруг грохнуло так, что показалось будто земля встала на четвереньки, а дот на дыбы.
Но самое страшное было для Берестова не в том, что земля ходила ходуном и подпрыгивала, как телега на кочках, а в том, что, когда он дотронулся до руки Подзорова, рука эта была холодной, как лед и не ответила…
— Танки рядом! — в истерическом испуге донесся из дота голос Стахова.
Иван выглянул.
Танки шли вплотную за валом артиллерийского огня.
Берестов схватил гранату. Куда и страх его девался. Он почувствовал ответственность за курсантов, за дот, за исход боя. Он командир. Напружинился, готовый ринуться навстречу танку.
— Не торопись, товарищ лейтенант, — остановил его Пров Трофимович. — Временем — в гору, а когда и в норку неплохо спрятаться. Терпение дает умение.
Ивана поразило спокойствие Прова Трофимовича, неторопливо расчетливые движения крепких его мужицких рук, то, как спокойно расставлял он в нише бутылки с зажигательной смесью.
— Но ведь танк — вот же он!.. — начал было Берестов и
замер.
— Сволочь и сюда уже прет…
Это голос уже не Прова Трофимовича и не Стахова, а какого‑то незнакомого Берестову сержанта. Тот, кажется, только что спрыгнул в окоп.
В руках сержанта ручной пулемет. Он водружает его сошками на бруствер.
Вслед за сержантом в окоп спрыгнули два красноармейца.
— Вот этот же танк как крутанет, так наш окоп и сплющился!
— Я еле успел выскочить…
Перебивая друг друга, они оправдываются перед Берестовым. Руки их дрожат. На бледных лицах все еще синеет пережитый страх. Бойцы стоят перед Берестовым навытяжку, готовые исполнить любое его приказание, лишь бы только он не счел их трусами.
— Диск! — выкрикнул сержант.
Один из бойцов засуетился, выхватил из притороченной к поясу сумки пулеметный диск, подал его сержанту. Но сержант уже мотал рукой, словно нечаянно прикоснулся к раскаленной плите. Капли крови кропили все вокруг. Пуля угодила в правую кисть.
Берестов поднял соскользнувший на дно окопа пулемет, вставил диск.
— Танк на нас прет! — крикнул Стахов и, схватив гранату, подался навстречу грохочущей металлической глыбине.
— Куда? — успел ухватить его за штанину Пров Трофимович. — Умереть — не в помирушки играть. Вот так надо!
Пров Трофимович присел на дно окопа. Берестов и Стахов еле успели убрать головы из‑под гусениц.
Танк перевалил через окоп, оставив после себя запах горячего металла и выхлопных газов. Пров Трофимович бросил вслед бутылку с зажигательной смесью.
Огонь струйками скатился с башни на броню корпуса, заплясал над мотором. И вот уже весь танк вспыхнул мрачно — багровым костром.
— Вот так надо, — повторил Пров Трофимович. — С кормы он лучше горит.
— С кормы мы тоже можем сгореть, — сказал сержант, с тревогой вглядываясь в тыл наших позиций. Его оспинки на лице сделались фиолетовыми. Поддерживая на отлете раненую руку, сержант завороженно смотрел сквозь полосу черного дыма, валившего от подожженного танка, и беззвучно зевал, пытаясь что‑то крикнуть.
— Окружены! — выдохнул наконец он.
В Берестова будто кто кипятком плеснул. Он выхватил из кобуры пистолет.
— Паниковать?!
