Иван вдруг заново пережил те скоротечные минуты боя, когда он кинул в атаку кучку курсантов своего взвода… А если бы не поддержали?..
Он тогда еще не знал, что в это время Вилыельм Адам (первый адъютант Паулюса) в своем дневнике записал рассказ немецкого ефрейтора: «… Задал нам Иван жару… Я от их «ура!» чуть не спятил! Откуда берется эта удаль и презрение к смерти? Разве такое может быть только от того, что за спиной стоит комиссар с пистолетом в руке? А мне сдается, есть у русских кое‑что такое, о чем мы и понятия не имеем…»
8
Загишье. Лишь изредка нет — нет да и заноет оборванной струной, срикошетившая от бруствера, пуля.
«И кому там неймется?» — недовольно подумал Иван, зябко поежился в предутреннем холодке и опять было хотел прикорнуть в своем окопе, но тут же вскинулся: не уснули ли там, у пулемета? И не успел еще как следует протереть глаза, как в окоп свалился курсант со второго взвода Николай Волканов.
— Ты?!.. — удивился Берестов не столько тому, что это был Волканов, сколько тому, что тот был в новенькой с иголочки лейтенантской форме. Хотя все курсанты 13–й пулеметной роты и были без пяти минут лейтенантами, но Волканов?!.. Будущая слава России?!..
Дело в том, что Волканов обладал природным даром художника. Его картины не единажды были на выставках.
Волканова попридержать бы где‑нибудь при штабе, хотя бы даже незаметным писаришкой, сохранить для России.
— Мне вчера только звание присвоили, — пояснил Николай Волканов.
— А это?
Берестов указал на винтовку с оптическим прицелом.
— У снайпера отобрал. Носатого, с видом рохли… Ему приказали снять немецкого снайпера. А тот, немецкий снайпер, сразу же и засек его. И ну по нему шмалять… Так я этому рохле сунул винтовку нашего курсанта.
— Ну, и?..
— Сейчас увидишь.
Николай прицелился и не успел сделать и трех выстрелов, как немецкий снайпер слегка высунулся из своего укрытия, чтобы посмотреть: кто это из его соплеменников пристрелялся к русскому снайперу?
В это время Волканов и снял его.
— Когда‑то Толстой сказал, что в искусстве есть то самое «чуть — чуть», которое отделяет истинный талант от посредственности. Это «чуть — чуть» надо иметь и здесь, в бою. «Чуть — чуть» терпения сверх терпения, «чуть — чуть» хитрости сверх хитрости, «чуть — чуть»…
Николай не досказал. Его окликнул связной.
— Вас вызывают на рекогносцировку, — послышалось из‑за бруствера.
Волканов вымахнул из окопа и ящерицей скользнул в ковыль.
Вскоре такой вызов получил по телефону и Берестов.
«Какая еще может быть рекогносцировка», — недовольно подумал Иван и тоже ящерицей пополз к месту вызова.
… Ковыль насквозь прошит лучами только что взошедшего солнца. Берестов в задумчивости мял меж пальцами соломинку.
Где‑то рядом майор Лабазов указывал комбату — два:
— Ваша полоса наступления…
Берестов слушал его и не слушал. Он был весь во власти неба — глубокого, бескрайнего. Из зарослей ковыля ему ничего не видаю, кроме черенка собственной лопатки, воткнутой в изголовье. Иван вырыл себе ячейку для стрельбы лежа и теперь любовался глубиной небесной синевы, да изредка косился на черенок лопатки, открытый всем шальным
пулям и осколкам. Если какая пуля угодит в него, то, чего доброго, щепки могут и глаз выбить.
Иван потянулся к лопатке, свалил ее, снова стал смотреть в небо. Из его тихих и чистых просторов вдруг всплыли воспоминания о первой бомбежке. Это случилось в Котельникове.
То утро выдалось сухим и ярким. Берестов лежал на крыше вагона, думал о Тане. И вдруг гудки: прерывистые, жалобно — тоскливые, словно паровозы заранее кого‑то оплакивали.
Курсантский эшелон стал медленно вытягиваться со станции в поле.
Берестов посмотрел вниз, увидел Лабазова. Мимо бежали куда‑то красноармейцы, белыми голубями мелькали женские платки. Но майор ничего этого не видел. Он строгим взглядом смотрел вдоль эшелона. Ни один курсант не осмелился на виду у него бежать в укрытие: ведь первые бомбы будут нацелены на железнодорожные составы…
Потом рассказывали, что на том месте, где стоял майор Лабазов, пробуравила перрон неразорвавшаяся двухсоткилограммовая бомба. Всего за каких‑нибудь пять секунд до этого майор вскочил на подножку последнего вагона.
Не зря в песне поется: «Смелого пуля боится!
«А этого, — Иван взглянул на Лабазова, — этого даже бомба обошла».
Лабазов лежал на взлобке и поочередно подзывал к себе командиров, проводил рекогносцировку местности, ставил перед ними задачи.
Иван перевернулся на спину и вытянулся на теплой и нежной траве. Малый, казалось бы, пустяк, но было — такое ощущение, будто в детство окунулся.
Справа сельцо Васильевка. Откуда ветерок наносит запах гари. Слева — всхолмленная, пожелтевшая под солнцем степь. В овраге дымят полевые. кухни. Туда стягиваются резервы полка. Ближе — две ветлы смотрят в тихое безмятежное течение реки. Курится над родником парок. Этот родник на переднем крае противника.
И такая запустелая тишина кругом!
В указаниях майора Лабазова все чаще и чаще встречается слово «наступать».
После вчерашней, «спровоцированной» Иваном атаки, немцы так и не решились в свою очередь атаковать курсантов. Соседние части противнику все же удалось потеснить за речку. Чтобы облегчить их положение, курсантскому полку был дан приказ вновь атаковать немцев, но теперь уж не одним батальоном, а всем полком.
Минувшей ночью в тыл противника была направлена усиленная и>уппа разведчиков.
Валентина Левина сама комплектовала разведотряд. Очевидно, по ее предложению вызвали в штабную землянку и Берестова.
— Вам придется немного раскошелиться, — сказал ему майор Лабазов.
— Как это? — Иван огляделся по сторонам.
Землянка была освещена тусклым светом электрической лампочки, запитанной от автомобильного ' аккумулятора.
— Лейтенант Левина решила взять с собой вашего курсанта Бугоркова.
Левина сидела в углу и смотрела на Берестова так, словно не Бугоркова у него просила, а приценивалась к нему самому.
— Бугоркова — в разведку? — удивился Берестов. — Да если немец прижмет его ногтем к земле, от Бугоркова мокрое пятно останется. Не лучше ли — Стахова? Этот, если понадобится, и языка притащит.
Левина усмехнулась:
— В разведке не сила нужна, а ловкость и хитрость.
— Стахову и в ловкости не откажешь, — начал было Берестов, но Лабазов перебил:
— Стахова я знаю. Пришлите Бугоркова!.. — И — Валентине Левиной: — В общем, Бугоркова — в разведку!
Берестов вздохнул.
Тогда Ивана позвали в штаб, чтобы забрать у него Бугоркова. А для чего сегодня вызвали?
— Видите: правее стога — маленькая копешка? — повернулся к нему Лабазов.
Иван приподнялся на локтях.
— На этом участке, между копешкой и стогом, будет возвращаться наша разведка. Ваша задача — поддержать ее в
случае необходимости пулеметным огнем. Только, чур, по своим не стрелять!
Где‑то далеко в небе застучали авиационные пушки. Все посмотрели на восток. Там, в бездонной сини, кружился рой самолетов.
С надсадным ревом гонялись истребители друг за другом. И не разобрать — где наши, где фашисты?
Воздушный бой катился на запад, подпирая небо на своем пути дымными столбами свалившихся на землю горящих самолетов.
Мало кто из летчиков выбрасывался с парашютом.
В бинокль Иван увидел, как наш «миг» наседал на «мессера». «Мессер» выжимал из мотора последние обороты. С неменьшим напряжением звенел мотор и нашего «мига». Расстояние между самолетами быстро сокращалось.
— Да бей же ты его, гада! — не сдержался Берестов.
Он даже вскочил, чтобы громче крикнуть. И, сообразив, что он на виду у противника, оглянулся. Поднялись майор Лабазов, комбат Дерюгин и комбат — два. Офицеры стояли, смотрели в небо. Курсанты высунулись из окопов.
Выползли на бруствер и немцы.
Иван вскользь глянул на черную россыпь фигурок немецких солдат и снова уставился в небо.
«Мессер» свалился на крыло, задымил. Летчик, прорвав белой точкой парашюта черный шлейф дыма, опускался на позиции нашей батареи.
Огонь по летчику открыли немцы.
— Ложись! — резко скомандовал Лабазов.
Немцы тоже нырнули в окопы и бешено застрочили из пулеметов. Несколько огненных трасс потянулись к куполу парашюта.
— По своему лупят! — чуть не задохнулся от ненависти Берестов.
— Спасают, — пояснил капитан Дерюгин. — Геббельс нас каннибалами своим воякам представляет. Вот они и не хотят, чтобы он живым попался, спасают от мученической, так сказать, смерти.
Срезанная пулей мутовка чапыжника царапнула Ивана по щеке. Он отмахнулся от нее, как от мухи:
