Я думал было написать прямо Бену, но потом решил сперва подготовить Хартли. Трудность, как и раньше, заключалась в том, как передать ей письмо. Явиться с ним самому – рискованно, могут не впустить. Посылать Титуса не хотелось, а Гилберт, которого я позондировал, сказал, что боится. Джеймс, Лиззи и Перегрин вообще не должны ничего об этом знать. Можно было послать по почте, напечатав адрес на машинке, но он, конечно же, вскрывает все ее письма. Впрочем, если он и вскроет это письмо, ничего страшного. Игра идет к концу.
Дело было на следующий день. Письмо я написал с утра, но все еще не решил, что с ним делать. Теперь надо избавиться от Джеймса и Лиззи. Джеймса можно просто попросить уехать. Для Лиззи придется выдумать какой-нибудь предлог.
Джеймс, как ни странно, все еще не вставал. Он проспал уже много часов, с короткими перерывами. А я, хотя мне-то действительно тяжело досталось, чувствовал себя намного лучше. Я пошел наверх навестить его.
– Джеймс, соня ты этакий! Ну, как самочувствие? Уж не малярия ли тебя опять свалила?
Джеймс лежал в моей постели, как в гнезде, обложившись подушками, вытянув руки прямо перед собой поверх одеяла. Перед моим приходом он не читал. По его оживленному выражению я заключил, что он напряженно о чем-то думал. А тело его как-то устало обмякло. Небритые щеки изменили его лицо, в нем появилось что-то испанское – не то монах, не то воин-аскет. Но вот он улыбнулся, и я вспомнил, как меня всегда бесила эта его дурацкая бодрая улыбка, словно выражающая снисходительное превосходство. В комнате стояла тишина, шум моря и тот доносился глухо.
– Я ничего. Наверно, простудился. Скоро встану. А ты как себя чувствуешь?
– Прекрасно. Тебе чего-нибудь принести?
– Нет, спасибо. Есть мне не хочется. А чаем меня напоила Лиззи.
Я нахмурился.
– Где Титус? – спросил Джеймс.
– Понятия не имею.
– Ты за ним приглядывай.
– Сам не маленький, что ему сделается.
Мы помолчали.
– Сядь, – сказал Джеймс. – А то у тебя такой вид, будто сейчас уйдешь.
Я сел. Вялость Джеймса словно передалась и мне. Я вытянул ноги с таким чувством, будто вот-вот засну, хоть и сидел на жестком стуле. Плечи и руки обмякли, налились тяжестью. Я, конечно, тоже был порядком вымотан.
– Тебе по-прежнему хочется, чтобы Титус вернулся к Бену? – спросил я.
– Разве я это говорил?
– Дал понять, во всяком случае.
– В сущности, его место – с ними.
– С ними? Скоро, очень скоро «их» больше не будет.
Джеймс, уловив мою мысль, спросил:
– Ты все еще мечтаешь об этом спасении?
– Да.
Мы опять помолчали, словно оба успели задремать. Потом Джеймс продолжал:
– Ведь он – их сын в самом настоящем, глубоком смысле. У меня сложилось впечатление, что ситуация там не совсем безнадежная.
Его «впечатление» разозлило меня. На чем оно основано? И я с ужасом ответил себе: на разговорах с Титусом. Я зашел к Джеймсу, чтобы поторопить его с отъездом, и не собирался ничего ему говорить о преступлении Бена. К чему касаться столь захватывающей темы. Но теперь меня так и подмывало поколебать его невозмутимое благодушие. Обдумывая это, я сказал:
– Я решил усыновить Титуса.
– Юридически усыновить? А это возможно?
– Да. – На самом деле я не знал, возможно или нет. – Я позабочусь о его карьере. И завещаю ему мои деньги.
– Не так-то это легко.
– Что именно?
– Чтобы создать отношения, мало этого захотеть и остановить на ком-то свой выбор.
Я чуть не возразил: «Тебе-то это, наверно, нелегко». А потом словно услышал голос Титуса, когда он спросил: «Ваш кузен где живет?» И вспомнил, что мне рассказал Тоби Элсмир про того шерпу, к которому Джеймс так привязался, он еще потом погиб в горах, и на минуту у меня возникло желание расспросить его об этой «привязанности». Однако это было бы бестактно и опасно. Я всегда помнил, что Джеймс способен сделать мне очень больно. Как странно, ведь даже сейчас я не мог с ним общаться без страха! Cousinage, dangereux voisinage. И в то же время он вызывал во мне досаду, с ним я чувствовал себя увальнем и невеждой, и хотелось сбить с него это сонное спокойствие. Рассказать ему про Бена или не надо? Если я расскажу, не отсрочит ли это его отъезд? А рассказать очень хотелось. Страх берет, как подумаешь, что каждый поступок, пусть самый незначительный, имеет свои последствия и может оказаться точкой, от которой дороги расходятся в противоположные стороны.
А Джеймс развивал свою мысль:
– Настоящие отношения по большей части складываются сами собой.
– Как в семье? Вроде как ты говорил про Титуса?
– Да. А иногда кажется, что они предопределены. Буддист сказал бы, что вы знали друг друга в предшествующей жизни.
– Ты считаешь себя суеверным? Только не отвечай, ради бога, что это смотря по тому, что считать суеверием.
– Тогда я не могу ответить.
– Ты веришь в перевоплощение? Веришь, что, если человек жил плохо, он родится вновь в виде… хомяка, например, или мокрицы?
– Это все символы. Истина скрыта глубже.
– Жуткая, по-моему, доктрина.
– Чужие религии часто кажутся жуткими. Подумай, каким жутким должно казаться со стороны христианство.
– Оно и мне таким кажется, – сказал я, хотя до тех пор никогда об этом не задумывался. – А буддисты верят в загробную жизнь?
– Смотря по тому…
– Ладно, не стоит.
– Некоторые тибетцы верят… – сказал Джеймс и тут же поправился, он теперь всегда говорил об этой стране в прошедшем времени, словно об исчезнувшей цивилизации: – Верили, что души умерших в ожидании нового рождения пребывают в некоем месте вроде Гомерова Аида. Они называли его «бардо». Место, прямо скажем, малоуютное. Там полно всевозможных демонов.
– Стало быть, это место наказания?
– Да, но наказания чисто автоматического. Мудрецы считают этих демонов субъективными видениями, которые зависят от того, как умерший прожил свою жизнь.
– «Какие сны в том смертном сне приснятся…»
– Да.
– Ну а как же Бог, или боги? К ним душа не может обратиться?
– Боги? Боги сами всего лишь сны. Они тоже суть субъективные видения.
– Что ж, тогда можно хотя бы надеяться на какие-то счастливые иллюзии в будущей жизни!
– Возможно, но едва ли, – произнес Джеймс рассудительно, словно прикидывая, поспеет ли он на поезд. – Очень уж редки люди, у которых нет своих… спутников-демонов.
– А в «бардо» отправляются все?
– Не знаю. Говорят, в момент смерти у человека есть шанс.
– Шанс?
– Шанс освободиться. В момент смерти человеку дано увидеть всю реальность в целом, это подобно мгновенной вспышке света. Для большинства из нас это и есть… как бы сказать… всего лишь яркая вспышка, как от атомной бомбы, нечто пугающее, слепящее, непостижимое. Но если ты в силах постичь и удержать ее, тогда ты свободен.
– Выходит, есть смысл знать, что умираешь. Ты говоришь – свободен. От чего свободен?
– Просто свободен – нирвана – освобождение от Колеса.
– От колеса перевоплощения?
– Ну да, от привязанностей, страстей, желаний, всего, что приковывает нас к нереальному миру.
– Привязанностей? Значит, даже любви?
– Того, что мы называем любовью.
– И тогда мы существуем где-то еще?
– Это все символы, – сказал Джеймс. – Некоторые утверждают, что нирвана возможна только здесь и сейчас. Символы для объяснения символов, картины для объяснения картин.
– А истина скрыта глубже!
Тут мы опять умолкли. Веки у Джеймса опустились, но глаза из-под них еще поблескивали. Я спросил шутливо:
– Ты что, предаешься размышлениям?
– Нет, если б я правда предавался размышлениям, то был бы невидим. Мы видим друг друга, потому что каждый из нас – центр беспокойной умственной деятельности. Размышляющий мудрец – фигура незримая.
– Да, ничего не скажешь, жутко! – Я не мог разобрать, всерьез ли он говорит. Скорее всего, нет. Но от этого разговора мне стало очень не по себе. Я сказал: – Ты когда собираешься уехать? Наверно, завтра? А то мне, кроме всего прочего, хотелось бы вернуться на свое ложе.
– Да, извини, можешь здесь спать хоть сегодня. А я двинусь отсюда завтра. У меня в Лондоне уйма всяких дел. Надо готовиться к путешествию.
Значит, я не ошибся! Джеймс вовсе не расстался с армией, его опять посылают с тайной миссией в Тибет! Мне захотелось деликатно намекнуть ему, что я все знаю.
– А-а, да, к путешествию, понятно. Впрочем, задавать вопросов не буду.
Джеймс только посмотрел на меня своими темными глазами на темном небритом лице. Я быстро глянул на него и отвел взгляд. Я решил рассказать ему про Бена.
– Ты знаешь, Джеймс, вот когда я упал в эту яму…
– В Миннов Котел. Да?
– Ведь я упал не случайно. Меня столкнули.
Джеймс отозвался не сразу.
– Кто тебя столкнул?
– Бен.
– Ты его видел?
– Нет, но кто-то столкнул, а больше некому было.
Джеймс задумчиво поглядел на меня. Потом спросил:
– А ты не ошибся? Ты уверен, во-первых, что тебя столкнули, и, во-вторых, что это был Бен?
