– По-моему, Дэн крепко поддал тебе, Мэт-Жизнелюб, – подыграл друзьям Нэтэн.
– Ладно, мы в расчёте, – сказал, отмахнувшись рукой, Мэтью, и, несмотря на легковесность этого слова, как и других, витавших в воздухе между друзьями, сказав это, неожиданно для самого себя вспомнил Кристин, их вечер в «Левом Правом», где и тогда пустовало место Дэниела за столиком, и погрустнел.
– Что, Мэт? – заметив это, спросил Дэниел.
– Да всё нормально, Дэн. Ребят, пойдёмте в трактир Малама. Посидим, потолкуем, забудем обиды, – сказал, бодрясь, Мэтью и тут же, глянув на Семимеса, немного исправился: – В трактир Малама и Семимеса. Да, Семимес?
– Да, – с довольством ответил Семимес и, поводив носом, добавил: – Нынче у нас грибочки в сметане.
– Друзья, я домой. Завтра увидимся, – сказал Нэтэн и, свернув влево, быстро зашагал по тропинке.
Вдруг лицо Семимеса, подвижное (вторившее каждому слову), приветливое и довольное… окаменело, запечатлев на себе неприязнь. Неподвижный взор его был устремлён на Дэниела.
– Дэнэд, – хрипло проскрипел он, будто ни сочное рагу из баранины, ни хоглифское «Лёгкое» вовсе не размягчили ни горло, ни душу его, – ты не хочешь сказать что-нибудь Семимесу и Мэту?
Дэниел, ошарашенный таким поворотом, пожал плечами.
– Не-ет, ты ничего не хочешь нам сказать… друг… потому как сегодня ты потерял себя… потому как сегодня ты забыл, кто ты есть…
– Семимес, в чём дело?! Говори яснее! – потребовал Мэтью, встав на защиту друга.
– Разуй глаза, Мэтэм, вместо того чтобы орать, – ответил ему Семимес грозным тоном и указал пальцем на поясной кошель Дэниела – кошель не был застёгнут и не оттопыривался, как всё время, пока в нём была Слеза.
Дэниел обшарил кошель рукой.
– Мэт, Семимес, похоже, я Слезу потерял, – сказал Дэниел с убитым видом.
– Проверь, на месте ли тетрадь, Хранитель Слова.
– На месте.
– Где ты хвастал Слезой? – всё тем же напряжённо-неприязненным тоном вопрошал Семимес.
– Да успокойся ты, Семимес. Говори по-человечески, – попросил его Мэтью.
Но последнее слово, сказанное им, не могло не задеть души Семимеса, и она отозвалась болью и гневом.
– Никогда впредь не говори этого слова Семимесу, сыну Малама… Семимесу, рождённому дорлифянкой, – проскрежетал он, сжимая в руке палку, торчавшую у него из-за пояса.
Мэтью сразу смекнул, в чём была его оплошность.
– Ну ладно, Семимес, прости меня. Признаю, что ляпнул не то. Но я не имел в виду…
– Замолчи! – прошипел Семимес.
– Похоже, я знаю, где мог обронить Слезу, – поспешил на выручку всем Дэниел, едва придя в себя.
– Говори, Дэнэд, поправляй свою нерадивость, – сказал Семимес, тщетно стараясь смягчить тон звуков, зажатых в тиски окаменевшего лица.
– На площади. Мы стояли напротив часов, шагах в десяти от них. Потом Лэоэли побежала… Потом… В общем, я мог обронить Слезу, когда убирал Её в кошель. Наверно, опустил мимо и не заметил. Это было недалеко от часов, слева от них.
Семимес, не проскрипев больше ни слова, сорвался с места и вскоре скрылся из виду.
– Бежим? – предложил Мэтью…
То, что Мэтью и Дэниел увидели, прибежав на площадь, заставило их попятиться назад и проглотить слово «Семимес», имя «Семимес».
Сын Малама, рождённый дорлифянкой, опершись на четвереньки, метался по куску земли, подобно охотничьему псу, который, почуяв затихшего в лабиринте норы зверя, ищет подступы к нему. Не замечая ребят, он то и дело пускал в ход нос, жадно вбирая дух почвы и отфыркиваясь… он взвизгивал и рычал… Он спешил за мимолётным запахом, который всё время поддразнивал его и ускользал, терял его, возвращался на прежнее место и проверял, не пропустил ли того, ради чего позволил вылезти наружу из его, Семимеса, жил существу, зачатому от корявыря. Сопение и рычание его становились страшными и невыносимыми, когда он взрывал утоптанную землю голыми руками и хоронил принятый за Слезу камешек. И это дикое отчаяние повторялось и повторялось, потому что его нетерпеливая жажда была сильнее его чутья.
Дэниел и Мэтью не смели приблизиться к тому, кого называли другом. Они стояли поодаль, охваченные отвращением и жалостью… Они стояли, и отвращение, огрызаясь, покидало их… а жалость, без объяснений, ждала Семимеса…
Вдруг Семимес подпрыгнул, словно укушенный змеёй, и, прижимая горевшую руку к груди, метнулся к часам. Под ними он окунул руку в свет и раскрыл ладонь.
– Нашёл!.. Нашёл!.. Нашёл! – раздался полный счастливого плача скрип.
Дэниел и Мэтью подбежали к Семимесу.
– Дэн! Мэт! Друзья мои! Я нашёл Её! Вот Она! – восклицал Семимес, и лицо его сияло счастьем. – Я нашёл твою Слезу, Дэн. Возьми.
– Спасибо, друг, – сказал Дэниел и принял Слезу (по коже его побежали мурашки, когда к его рукам, сложенным лодочкой, прикоснулась рука Семимеса, холодная, дрожавшая).
– Спасибо тебе, проводник, – сказал Мэтью. – Ты снова выручил нас.
Семимес проследил, как Дэниел убрал Слезу в кошель, потом помолчал, взвешивая услышанные им слова благодарности, потом сказал:
– Если бы Семимес был целым человеком, он бы… промолчал… И я промолчу… потому как все и так знают, что Семимес выручил всех.
На полпути к дому Малама Мэтью первым нарушил молчание, которое было в тягость каждому из троих.
– Семимес?
– Спрашивай.
– Как ты думаешь, Гройорг-Квадрат оставит нам грибов или?..
– Думаю, Гройорг-Квадрат и мой отец будут ждать нас к ужину, Мэт-Жизнелюб.
Так оно и случилось. Гройорг поджидал ребят на крыльце, и, когда они подошли к дому, сразу отдал свои чувства словам:
– Друзья мои, я счастлив, что вы, наконец-таки, добрались до дома! И теперь все мы усядемся за стол и предадимся беседе и поеданию яств. Что на свете может быть лучше этих двух вещей, когда они объединяются?!
…После того как обитатели дома на окраине Дорлифа разошлись по своим комнатам (Гройоргу достался диван в гостиной) и каждая из них стала мало-помалу наполняться полусонными переживаниями и мечтами, непохожими на мечты и переживания, заселявшие соседние комнаты, одна из дверей пропустила через себя тихий стук.
– Войди, если ты друг.
– Не спится?
– Вроде лёг. А вот тебе, вижу, не спится. Садись – поговорим… а то всё говорим, говорим… в разные стороны.
– Садиться не буду – похожу по комнате, как наш мудрый Малам. Может, что придумаю.
– Да ты уже придумал, с этим ведь пришёл… Ходи, ходи… дорлифянин.
– Угадал: придумал.
– Не угадывал – тебя глаза выдают.
– Скажу… неприятную вещь… может, подлую… даже предательскую.
– Ты не перегрелся у камина?
– Камин здесь не при чём.
– Точно, камин не при чём. А что при чём?
– Тебе надо вернуться домой.
– Это в Нет-Мир-то?
– Я не шучу.
– Это невозможно. И ты это знаешь.
– Знаю. А ты знаешь, каково сейчас Крис?
– Дальше!
– Знаешь, что будет с нами? С тобой?
– А ты знаешь?
– Знаю.
– Откуда?
– В глазах горхуна видел.
– Ты серьёзно? Почему не сказал?
– Не хочу верить в это, вот и не сказал.
– А я не хочу быть предателем и не буду им. Я Хранитель Слова, как и ты.
– Но это не твоя, а моя судьба… моё прошлое и будущее. Ты своё дело уже сделал: ты мне помог. А теперь возвращайся, я прошу тебя.
– Чокнутый ты. Убери Её… и не теряй больше. Просто тебе выспаться надо.
– Выспаться?
– Выспаться.
– Тогда пойду спать.
– Постой… Угадай, что больше всего удивило Нэтэна в Нет-Мире?
– Солнце.
– Как ты угадал?
– Просто сказал, что первое в голову пришло… Знаешь, почему пришло? Есть в Дорлифе один человек, который видел солнце. Угадай, кто этот человек.
– Малам?.. Фэлэфи?.. Ты заходил к Фэлэфи?
– Заходил, да не зашёл… Это Лэоэли.
– Лэоэли?! Где она могла видеть солнце?! Что она сказала?
– Ничего не сказала. Сболтнула и испугалась. Уверен, что видела.
– Ну и дела!
– А Семимес? Что его удивило в Нет-Мире?
– Не знаю. Он всё головой мотал. А про солнце? Плохо, говорит, когда всё зависит от одной свечи, хоть и большой.
– Правильно говорит. И ты правильно сказал: я, похоже, и вправду чокнутый. Пойду. Спать.
– Эй, чокнутый!
– Что ещё?
– Я всё равно с тобой.
– Значит, мы оба чокнутые… Да, Лэоэли просила насчёт солнца… никому.
– Зачем же мне сказал, раз просила?
– Ты чокнутый – тебе можно. Спокойной ночи, если уснёшь теперь.
– Уже сплю. И всё это – сон.
