Старуха перестала выть и через несколько мгновений, которые заполнила немота, вдруг махнула палкой на ребят и выкрикнула:
– Ступайте!
Невидимые оковы упали с их ног, и ноги, снова ощутив жизнь, пошли… но мысли их остались в плену страшных слов, которые продолжали шевелиться в их головах… Через какое-то время (потерянное в круговороте мыслей) Семимес обернулся назад и сказал в никуда:
– Сама ступай прочь, противная бабка! Праздник приближается – нечего людей стращать… Ведьма!
– Она что, ведьма? – спросил, зацепившись за слово, Дэниел. – Откуда она взялась?
– Да не знаю, ведьма она или не ведьма… Слышал я про одну бабку-вещунью. В Парлифе, говорят, живёт. Не она ли? Ежели она, то не ведьма.
– От этого легче, что ли? – заметил Мэтью.
– Говорят, парлифская вещунья в зеркалах, что ей во снах грезятся, будущее видит.
– Во сне поманил меня зеркала клок, – тихо произнёс Дэниел строчку из зловещего стиха.
– Ну и пусть, – возмущённо проскрипел Семимес.
– Что, ну и пусть? – спросил Мэтью.
– А то пусть, что пусть будет так, как будет, – ответил Семимес. – Мы и без неё знали, что дорога нам предстоит нелёгкая.
– Точно, проводник, догадывались, – согласился Мэтью.
– Очень догадывались… Ну, полно вам ступать ногами вперёд, а мыслями назад. Вы, видно, пропустили, как до площади добрались. Посмотрите-ка, какие фонари вокруг площади! А народу сколько уже! Порадуйтесь, друзья мои!
– Пока радуется, – некстати сказал Мэтью и сам исправился: – Шучу.
– Шути, да меру знай, – Семимес покачал головой.
На подступах к площади и по её периметру были расставлены стойки с закреплёнными на них фонарями. Фонари эти отличались от тех, что ребята видели у домов дорлифян. Все они были сделаны в виде конуса, и серебрёная гравировка на них превращала фонари в сверкающие на свету слузи-деревца.
– Эти не из безмерника, как наши, – стеклянные, – пояснил Семимес. – Лесовиками сработаны. Ночью, когда их зажгут, такая красота будет, что взора не отвести.
Народу на площади прибывало на глазах. Одни приходили посмотреть, порадоваться, другие присоединяли к радости дело, третьи – к делу радость. Ушлые хозяева уже устанавливали свои торговые лотки прямо под фонарями, а некоторые из них уже разложили товар: игрушки для Новосветного Дерева, сувениры, фонари и фонарики и разные кушанья.
– Семимес, что это за очередь там? – спросил Мэтью.
– А торговца не видно, – заметил Дэниел.
Семимес усмехнулся.
– Торговец и не нужен: там ничего не продают и не покупают. Давайте поближе подойдём. Сами всё увидите… Видите?
Дорлифяне, большей частью дорлифская детвора, подходили к разноцветному сундуку и через щёлку в крышке опускали в него сложенные листочки бумаги.
– Это тоже придумка Суфуса и Сэфэси, – пояснил Семимес. – Загадываешь, какого цвета будет небо, записываешь загад на бумажке, пишешь своё имя и кладёшь бумажку в сундук. Кто угадает, тому будет награда – любая игрушка с Новосветного Дерева, на память. Завтра в полдень огласят везунчиков.
– Мне нравится эта придумка, – сказал Дэниел. – Я тоже свой загад сделаю и в сундук опущу.
– Сделаешь, только поближе к пересудам – сейчас очередь длинная, что стоять зря?.. Не зря, конечно… Бумагу и карандаш на столе возле часов можно взять, нарочно для этого дела поставили.
– Дэн, Семимес, смотрите.
– Это мастера из команды Суфуса и Сэфэси. Карусели ладят. Их на площади с десяток установят.
– Покатаемся, детство вспомним, – как-то грустно сказал Дэниел.
– Известное дело, покатаемся, – сказал Семимес. – В праздник на нашей площади волей-неволей в детство возвращаешься. Только это весело, а не грустно, Дэн-Грустный.
– Это и весело, и грустно, – не согласился и согласился с ним Дэниел. – Как ты вчера сказал: начало всегда лучше.
– Да, Дэн, начало всегда лучше… и то, отчего тебе нынче весело, завтра обернётся грустью.
– Вы тут грустите, а я пойду помогу с каруселями: руки чешутся поделать что-нибудь, – сказал Мэтью.
– Нет, Мэт, сегодня мы грустить не будем. А рукам твоим после похода применение найти надо, – заключил Семимес. – Я с тобой иду, познакомлю тебя с ребятами. А ты, Дэн?
– Вы идите, а я Лэоэли поищу, она где-то здесь должна быть.
Семимес посмотрел по сторонам и сказал:
– Что её искать? Вон она, вместе с Сэфэси слузи наряжает. Она заметила тебя – рукой машет.
– Вижу.
– Беги, да Слезу не оброни.
– Да ладно тебе, проводник, не попрекай, – сказал Мэтью.
Дэниел подошёл к Лэоэли. Она вынимала из коробки украшения и игрушки для Новосветного Дерева и раскладывала их на столе.
– Привет, Лэоэли! Добрый день, Сэфэси!
– Приветствую тебя, Дэнэд! – ответила Сэфэси и, взяв со стола гроздь разноцветных стеклянных шариков, направилась к слузи, чтобы передать её парню, который проворно заберётся по лестнице и отдаст её Суфусу (он стоял на самой её верхотуре).
– Привет, Дэн! – ответила и Лэоэли. – Помогай мне. Видишь, я едва успеваю. Открывай вон ту коробку. Сюда клади самые большие шары, сюда – те, что поменьше, сюда – бусы и гроздья, на эту сторону – игрушки, но бумажные отдельно.
К столу подходили детишки, выбирали то, что им больше нравилось, относили к слузи и отдавали ребятам постарше, которые подыскивали место на нём для каждого украшения. Подле слузи стояли четыре высоченные стремянки, по которым то вверх, то вниз бегали самые ловкие и смелые парни из команды Суфуса и Сэфэси… Так лучезарное слузи превращалось в Новосветное Дерево.
– У вас тут настоящий муравейник, и каждый муравей знает своё место, – сказал Дэниел.
– А как же. Только не место, а дело.
– А как же, – передразнил Лэоэли Дэниел.
– Я видела, ты с друзьями пришёл.
– Мэт и Семимес к другому муравейнику прибились.
– К какому?
– К карусельных дел мастерам. Мэт с детства любит всякие механизмы.
– А ты?
– А я люблю кататься на каруселях и мечтать.
– Кататься на каруселях и мечтать все любят.
– Вот и покатаемся сегодня. Покатаемся?
– Конечно, покатаемся. Ты не можешь и говорить, и работать? Украшений на столе не остаётся.
– Оранжевый в слезинках, – сказал Дэниел, вынув из коробки большой шар, который заставил его вспомнить о морковном человечке.
– Что? – спросила Лэоэли. – А-а. Нравится?
– Семимес говорил, что оранжевый в слезинках – любимый шар его отца. Похоже, этот самый. Пойду веточку для него подберу. Отпустишь меня?
Лэоэли улыбнулась и ничего не ответила. А Дэниел почему-то не сходил с места и смотрел на неё.
– Что же ты не идёшь?
– Спросить хочу.
– Ты и сам не работаешь, и меня с ритма сбиваешь. Спрашивай.
– Ты какой цвет неба загадала?
– А ты?
– Оранжевый… в слезинках.
Лэоэли засмеялась.
– В слезинках не бывает. Не было никогда, – сказала она и, задержав взгляд на глазах Дэниела, сделала свой выбор (может быть, новый): – Я выбираю фиолетовый.
– Пойду повешу оранжевый в слезинках, а то все веточки займут…
– А-а! – неожиданный пронзительный крик, продравшийся через говор и смех детей, заставил и Лэоэли, и Дэниела вздрогнуть. Они обернулись на крик: это голос Сэфэси напугал их. Она, согнувшись, топталась на месте. Руки её тряслись, в них не было сил, и она с трудом удерживала их у груди. По лицу её, бледному и неживому, по взгляду её глаз, потухшему и потерянному, по движениям её, которые больше не подчинялись ей, слабым и нескладным, было видно, что смерть одолевает её.
Дэниел положил шар на стол и поспешил к Сэфэси – холод был вокруг неё. Он почувствовал его руками и лицом. Это был чужеродный холод, не живой. Он исходил не от Сэфэси, а от того невидимого, что убивало её.
– Сэфэси, дорогая, что с тобой? – спросил он её через эту завесу холода.
– Су… Су-фус, – произнесла она едва слышно дрожащим голосом.
Дэниел поднял голову и закричал:
– Суфус! Сюда! Быстрее сюда! Сэфэси плохо!
Вслед за ним другие голоса позвали Суфуса. Он быстро спустился по лестнице, не отрывая глаз от сестры. Сделал три шага по направлению к ней и вдруг вскрикнул и отшатнулся назад, как будто кто-то невидимый толкнул его в грудь. Он глухо простонал и, преодолевая боль, которая сковала его, снова попытался идти… но ноги его подкосились, и он не устоял и упал на колени.
– Сэ-фэ-си, – прошептал он и через силу поднял руку и протянул к ней.
Сэфэси шагнула навстречу брату и покачнулась. Дэниел подхватил её и помог ей идти. С трудом преодолев расстояние в два шага, она улыбнулась ему, потом опустилась на колени и протянула руку брату. Он взял её в свои.
