Адам и Ева
— Нет! — сказала Ева. — Я упряма:Я не выйду замуж за Адама! — Но почему и отчего? — Скажи мне, будь добра! — Да он калека! — у него Недостаёт ребра.
1976Закон песен
Хороводы вакханок в экстазе,Фавна к нимфе копытца несут…Что ж, сойдет, как рисунок на вазе,Но для лирики — чистый абсурд!
Лишь небесная страсть остается В песнях вечной. (Лаура, живи!) Существует, но вряд ли поется Земноводная грубость любви.
Кто там в рощу так робко прокрался?Притаился под сенью ветвей?Пой! — пока на балкон не взобрался,Не назвал Инезилью своей.
Пой — пока, по искусства законам, Девять Муз во главе с Купидоном Девять шёлковых лестниц совьют… Серенады поют — под балконом. На балконах — уже не поют.
И, тем паче, с высот геликоновТот сорвётся, кто тайны притоновС гордым видом выносит на суд.(Вас на пуговицы переплавят,Сир! А пуговицы — пропьют!Кто же карту краплёную славит?!Спрячь её, незадачливый плут!)
Очень многое — так нам сдается, — Существует. Но… ах! — не поётся. Грусть — поётся. Надеждой на чудо, Упованием песня жива. Но у блуда нет певчего люда; Вещий голос-то взять им — откуда? (Что поделаешь — жизнь такова!)
Только тот, кто любви своей силойЗа возлюбленной тенью в АидМог спуститься, — Тот песню для милойВ неподкупных веках сохранит.
Коль же скоро во всяком напеве Похоть та же и разницы нет, То за что же вакханками в гневе Был растерзан великий поэт?
Жизнь — цветок. Ей закон — аромат.Не ищи же, теряясь по сортам,Божью искру в Калачестве Тёртом,Друг мечты и романтики брат!
Пой — цепляясь на лестничном шёлке; Пой — пока твои мысли невинны И пока на губах молоко Не обсохло… Пути твои долги, Твои лестницы — длинны-предлинны, Твой балкон — высоко, высоко…
1977О юморе
Говорят: «Народный юмор груб.Грубостью простому сердцу люб».Что вы! Юмор грубый чересчур —Он как раз для избранных натур! Старый вертопрах наедине Шепчет сальности чужой жене. Вроде бы и юмор площадной, Ан, глядишь, рассчитан для одной.Муженёк в угоду девке ржет.Посмеяться так же в свой черед,В стороне, с улыбкою кривой,Ждет жена соломенной вдовой. То-то и оно, что грубый смех — Смех кустарный, редкий, не про всех! Не скажу, насколько он прожжен, Да не про детей и не про жён!Груб, а ведь не каждого берет.(Ржёт конюшня — да и то не вся!)Что за притча? Что за анекдот,Если вслух рассказывать нельзя? При мужьях нельзя, при стариках, При маэстро, при учениках, Там, где людно, там, где молодёжь, При знакомых, незнакомых — то ж…Если двое крадучись идут«Посмеяться», третьего не взяв,Скоро эти двое создадутЦарство смеха на его слезах. Если шутка выстраданный вкус Истинных артистов оскорбит, Что же в ней «народного»? Божусь, — Лишь филистер грубостью подбит!Говорят: «Народный юмор груб,Грубостью простому сердцу люб».Что вы! Юмор грубый чересчур —Он как раз для избранных натур! Вот смеются у дверей в кино. Разве я не так же весела? Но — что делать! — с ними заодно Посмеяться так и не смогла……Спутник селадонов и блудниц,Чёрных лестниц, краденых утех,Смех «плебейский» — для отдельных птиц.«Аристократический» — для всех.
1978Полёт летних дней
Мир полей всегда мне снился населённым.И не верю я, что стал он неживым.
Иван Киуру
Что маленькое солнце собой напоминаетПодсолнух, — каждый знает! Хотя не каждый знает,Что маленькое солнце подвержено затменью;Когда лучи свободны, а диск — окутан тенью.
Я отродясь ленива; так мало успеваю…Я даже не на каждом затмении бываю!Отнюдь не вся планета достойно мной воспета,Но маленькою жизнью я называю лето.
Лето 1978Язык детства
В детстве я встретила слово «зияние»,Камнезвенящее, точно змея:«Бездны зияли». Так это ж «сияние»!«Бездны сияли!» — подумала я.
Дальше я встретила слово «нисходит»; «С высей нисходит…» Вот снова секрет! Всё-таки «сходит» он или «не сходит»? Пусть он решается: да или нет?
Дальше узнала я слово «дерзание».Эх, не считайте другого глупцом!Если содержите в планах «терзание»,Так и скажите! И дело с концом.
Не Микронезия, а Мокронезия! В воде, в воде! А ещё? Нигде. Была в ней пронизывающая поэзия Галоши, плавающей в воде.
…Идёт усыпляющий дождь тропический,Зигзаг прилива бежит впотьмах,МолнияКартою географическойВ чёрных показывается небесах.
Вижу несчётные грады и веси я, Шапки магнолий, как сахарный снег… Мокрые пальмы скрипят: «Мокронезия…», Вторит им гром: «Нантакет…», «Бробдингнег…»
И годы шли.Исправленья законныеПринял учтиво мой скромный язык:Молча словечки отверг неучёныеИ от неправильностей отвык.
Уж не ведёт к ним тропинка заросшая! Взрослым за ними — судьба не велит. (Ведьмински-стар и лукав, кто нарочно Эти неправильности говорит!)
Разве что… тёмной предутренней ранью,В серую темь, когда все ещё спят,Тихо и крадучисьВ полуреальный —Полуприснившийся выбраться сад?
Там, у стены крепостной, У подножья Яблонь кривых беззаботно присесть,И соучастницей — тьмой бездорожья Отгородясь от всего, что ни есть,
Камень достать из стены, самый крайний,Красного дерева ящик извлечь;Спит в нём, ах, спит в нёмПокрытая тайнойХраброго детства забытая речь!
1980-еНа чествование сонета
