бы не ремни.
— Не пускай их к упокоищу! — крикнул запятнанный над ухом торговца. — Слышишь, не пускай! Закрой путь телегой!
Ответил ли Йокель, он не расслышал, но рогачи пошли, а там и побежали.
Шогол-Ву сел у борта, пригнувшись, прикрывая лицо рукой и жмурясь. Он следил за белыми зверями дочери леса. Те спешили к дороге, но кустарники и камни задерживали их.
Нат как будто ослабел. Он кренился, и Хельдиг держала его одной рукой, а другой вцепилась в гриву. Она кричала рогачам, била пятками по светлым бокам, хлопала по шее — хотела повернуть, но ей не удавалось.
Ветер подхватил иссохшие, мёртвые обломки ветвей, чёрные листья старого года, весь сор, какой нашёл, и понёс. Он сёк лица и ладони, заставлял рогачей мотать головами, жмуриться и мычать. Закружил вихрем, и на миг Шогол-Ву увидел зверя, косматого и большого, как роща. Рыча, зверь ударил лапой — и вновь распался на мелкий сор, завертелся, завыл.
Йокель успел. Когда рогачи Хельдиг добрались до дороги, телега закрыла им путь, вынуждая свернуть и бежать рядом.
Нат рвался куда-то, ничего не видя, и бормотал:
— Пусти… Пусти, меня зовут, меня ждут!..
Светлый мохнатый бок ударился о борт, о колесо. Телега качнулась.
Шогол-Ву подхватил Ната и потянул к себе. Тот свалился на вскрикнувшую нептицу, и ветер оставил в покое белых рогачей. Хельдиг смогла отъехать.
В другое время они миновали бы упокоище за шесть вдохов, не больше, но сейчас путь растянулся, как в дурном сне.
Голоса мёртвых то утихали, и казалось, они лишь чудились — то налетали опять, гневные и зовущие, шепчущие, стонущие и смеющиеся. Заглушая их, ветер гудел в ушах, и дыхание его веяло тленом.
Он прошёлся метлой и вынес на дорогу всё, что отыскал в роще. Покатил изъеденные червями жёлуди и оборванные бубенцы, взметнул вихрем сухие травы, закружил истлевшие ленты, спутывая ноги рогачей. Те захрапели, вскидывая копыта.
Тут посветлело, но свет шёл не с холма, а снизу, из-под телеги.
— Это что? — воскликнул Йокель и махнул дрожащей рукой. — Убирайся, уйди!
На сиденье взобрался пересветыш, завертел земляной головкой. Тёмные уши-листья пригнулись. Спасаясь от ладони, зверёк спрыгнул вниз.
А там уже теснились его собратья. Какие-то хрустели, попадая под колёса и копыта, но всё новые и новые пересветыши сбегались — и, наконец, окружили телегу и рогачей, очертили неровный светящийся круг. И там, внутри него, у ветра не стало силы.
Ветер налетал, отшвыривая пересветышей. Раскатывал их на камешки и жёлуди, на комья земли и листву, но те упорно собирались опять, и их становилось всё больше. Всё ярче разгоралось сияние.
Рогачи остановились, фыркая. Боязливо потянули морды, принюхиваясь. Зверь-гнилушка вспрыгнул на мохнатый нос, вскарабкался выше, к рогам.
Нат застонал, обхватывая голову.
— Пусть они замолчат! — воскликнул он. — Заткните глотки, слышите? Умолкните!
И взмахнул рукой, отгоняя неведомо кого.
Шогол-Ву придержал его и крикнул Йокелю:
— Скорее, нельзя стоять!
Возница хлестнул рогачей, и те пошли, ступая осторожно. Пересветыши двинулись тоже, не размыкая кольца.
Нептица свесилась через борт, склонила голову набок, приглядываясь.
Хельдиг ускакала вперёд и замерла у дороги, там, где кончалось упокоище. Остальные ждали рядом с ней, забыв сторониться. Ветер трепал их волосы, тревожил рогачей.
— Да чтоб вас всех! — закричал Нат. — Вот вам!
Он потянул из-за ворота камень и дёрнул, пытаясь сорвать со шнурка. Шогол-Ву перехватил его руки.
— Стой! Ты погибнешь.
— Заброшу его, и всё тут! Не могу я, не могу больше… Не могу их слышать!.. Чтоб вас, умолкните, прошу, умоляю… Будьте вы прокляты, будьте прокляты!
Когда упокоище осталось за спиной, Нат перестал рваться, только прижал пальцы к вискам, раскачиваясь взад-вперёд. Наконец, рассмеялся невесело.
— Ну, вот теперь я подумаю, что хуже, стоять кустом или это. Если бы вы знали, если бы только знали… Я уж думал, Трёхрукий всё же явился, отнял мой разум и не вернёт.
— Да и с моим неладно, — подал голос Йокель. — Чушь какую-то вижу. А вы видите?
Он вытянул руку, указывая на пересветыша, который сидел между рогов, намывая мордочку.
Пальцы тряслись.
— Не бойся их, — сказала Хельдиг.
Она ехала, держась у телеги, чуть впереди.
— Это пересветыши, звери из Шепчущего леса. Никогда прежде не покидали границ.
— Из какого ещё — Шепчущего?
— Из Запретного, — пояснил Нат. — Мёртвого. Белого. Так яснее?
Йокель передёрнул плечами.
Остальные, было видно, прислушивались, хоть вопросов и не задавали.
— Зря поехали мимо упокоища, — сказал Зебан-Ар. — Я говорил тебе, чёрный пёс. Говорил…
— Будем знать, — хмуро ответил Клур. — Разве я думал…
Привстав, он обернулся и изменился в лице.
— Эй, что увидел? — спросил Нат, поглядел назад и замер тоже.
Пересветыши прянули в стороны, раскатились и погасли. Последним ушёл тот, что сидел на голове рогача. Но роща стояла тихо — ни звука, ни движения.
— На землю! — закричал Чёрный Коготь.
Обхватив Ашшу-Ри, он скатился на дорогу, в канаву. Укрыл охотницу своим телом.
— Что такое? — спросил Йокель тревожно и спрыгнул с телеги. — Что ещё?
И тут Нат закричал надсадно, выставляя перед собой руки.
— Отпусти меня! — прошипела охотница, вырываясь, но Клур держал её крепко.
— Лежи, не поднимайся! — велел он, обернулся и прокричал:
— А вы? Жить надоело?
— Что ты надрываешь глотку, чёрный пёс? — спросил Зебан-Ар, кривя губы. — Всё спокойно.
И вправду было тихо. Ветер унялся, и мир застыл неподвижно. Слышно было, как всхрапывают рогачи, напуганные криком, как тяжело дышит Йокель у колеса и как поскуливает Нат, раскачиваясь, уткнув лицо в колени.
Клур ещё помолчал, с недоверием глядя то вдаль, то на остальных. Ашша-Ри оттолкнула его и поднялась.
— Зачем ты это сделал? — спросила она, хмурясь.
Клур тоже поднялся, не сводя взгляда с рощи. Тряхнул головой, провёл по лицу ладонью.
— Показалось, — наконец, ответил он. — Едем.
— Что тебе показалось? — спросила охотница, не пуская его к рогачу. — Что?
Тот лишь поморщился, но вместо него ответил Нат.
— Тоже это видел, а? — пробормотал он со смешком. — Как дубы ломает пополам, будто щепки трухлявые…
— Хватит, — прервал его Клур.
— Да-а, вот так потеха! Ломает, несёт — я думал, это и последнее, что увижу, что нас, как грязь, по дороге размажет. Так, значит, и глазам теперь верить нельзя… Чего молчишь-то? Давай, скажи, что не я один это видел! Ну? Вдвоём ума лишаться не так обидно.
Но Клур не ответил. Молча сел на рогача, хлопнул по тёмной спине и лишь тогда разомкнул губы, чтобы позвать охотницу:
— Ашша! Садись.
Она послушала, но по лицу было видно, крепко о чём-то задумалась. И пока ехали, всё хмурилась.
