— А сколько денег?
В голове включился невидимый калькулятор, за годы поисков бесценных колдовских знаний научившийся оценивать сделки очень точно.
— Ну... сантиметра полтора, — Олег сложил пальцы так, будто держал пухлую стопку купюр.
— А знаешь ли ты, — возмущение вернулось, но уже бездарно наигранное, — что нам строго-настрого запрещено брать взятки у смертных? За это и с работы вылететь можно, вообще-то! Но вот если бы ты безвозмездно подарил мне немного банкнот, я бы столь же бескорыстно вернул тебе память...
Олег понимающе ухмыльнулся и сходил к сейфу, где держал наличные на всякий случай. Вернувшись в гостиную, он положил деньги на столик в поле зрения ангела смерти, заметив, как алчно вспыхнули его глаза.
— Твоя очередь.
— Ладно, давай, только быстро.
Кое-как поборов закравшиеся сомнения, что едва он пройдёт сквозь круг, то тут же поплатится за свою выходку, Олег сделал шаг навстречу ангелу смерти. Всё, что случилось потом, в голове отложилось очень плохо. Кажется, он упал, но не запомнил этого падения...
Мальчику десять лет — уже почти совсем взрослый! И он бежит по светлому лесу, чуя след зайца. Это его первая охота, до чего бы здорово было проявить себя! Да, отец наказал смотреть за старшими да себя беречь, но что до отцовских слов, когда видишь перед собой дичь, лук тугой, а рука крепкая?...
Солнце голову печёт нещадно. Лес плывёт перед глазами. В горле пересохло, чудится, будто нёбо растрескалось, как земля без дождя. Корягой окаянной придавило — вроде и небольшая, а с места не сдвинешь. Мальчик дёргается последний раз — силёнки закончились, аж глаза открытыми не удержишь. И будто на границе яви и сна видит он, что кто-то бесшумно ступает по траве.
— Помоги мне, — шепчет на одном лишь усилии воли. — Отец мой князь... наградит...
Незнакомец смеётся, странный этот смех.
— Поверю я, что наградит, не забудет.
Налетает ветер с севера, принося прохладу и утешение. Коряга, крутясь как щепка, уносится прочь. На спину больше ничего не давит, а встать всё равно не получается.
Сильные руки подхватывают его, прижимают к груди. Незнакомец пахнет луговыми цветами — и почему-то железом. Его глаза, чёрные, колдовские смотрят — будто видят душу насквозь.
— Кто ты? — спрашивает мальчик.
Прикусывает губу, будто запамятовал — вспоминает. Потом улыбается одними уголками губ:
— Велеслав. Зови меня Велеслав...
За окном светлицы завывает ветер. Мальчик знает — там щель между брёвнами, вот и свистит как в свисток. Но сегодня он особенно осерчал — диким зверем рычит, не даёт уснуть. И он лежит, натянув до ушей покрывало, всматривается в каждую тень, будто нечистый дух сейчас откуда-нибудь выскочит, на шею взгромоздится, задушит. Страшно. Матушка утешить его пыталась, но отец выбранил и сына и жену.
— Как, — произнёс, не скрывая гнева, — славным Старохронском будет править князь, что ветров боится? Будь ты уже мужиком!
Хочется губу закусить от досады и обиды. Ещё недавно так волновался, так спасителя благодарил, когда он в лесу едва от жажды не помер. А теперь вот значит как?!
Мягко скрипит дверь, впуская Велеслава. Он садится рядом, гладит по голове ласково — как отец никогда за всю жизнь не погладил.
— Спи, — говорит, — милый княжич.
И становится тихо, не беспокоят более ветра, как если бы ему одному повинуются.
— Не бойся, ничего не бойся. Теперь я всегда буду рядом с тобой...
Олег почувствовал боль в затылке и инстинктивно подложил под голову руку. Хорошо, что упал на ковёр — в худшем случае сотрясением отделался. Мысль мелькнула и пропала — слишком удивительной оказалась история, только что развернувшаяся перед его внутренним взором. Неужели... автором гримуара, главного колдовского сокровища... был он сам? Это самый главный тезис, который он усмотрел в бешено прокрутившейся киноплёнке воспоминаний. Кажется, там было много боли и смерти — но разум, в попытках сохранить себя, на время затуманил самые одиозные эпизоды. Он вспомнит о них, когда
