В конце концов приходится все же признать правоту «сурового господина» из Берлина (особенно проживая у фрау Вагнер), при каждой встрече с крайне озабоченным видом повторяющего:
— Что вы, немецкая женщина, здесь делаете?
Протокол ночных снов Капитанши № 2: Как было бы хорошо, начни Бруно вновь ревновать, ведь это означало бы, что плотская похоть в конце концов восторжествует над похотью политической
«Бруно велит передать, что он тяжело заболел. С наилучшими пожеланиями!» — За чужой подписью открытка с изображением дома во Франкфурте-на-Майне, в котором родился Гете.
Почему Бруно не пишет сам? Неужели он настолько болен? И кто этот анонимный отправитель? Почему открытка пришла не из Вены? Может быть, Бруно попал в больницу во Франкфурте?
Еще не слишком овладев тайным заговорщицким жаргоном, Капитанша бессильно колдует над загадочным текстом, пока брат Капитана не решает для нее этот ребус: Бруно Фришхерц «сидит», подпольную политическую ячейку ликвидировали (не зря же он при последнем визите в Югославию мимоходом и как бы в шутку обмолвился: среди нас есть провокатор, это нам известно; неизвестно, к сожалению, другое — кто из нас провокатор), но все же ему удалось найти человека, мужчину или женщину, из текста этого не понять, — который взялся зашифровано сообщить его возлюбленной об аресте.
Господи, всегдашние секретные словесные фейерверки Бруно — при встречах и в письмах — съежились до размеров минимального текста, рационированного событиями всемирной истории! Если бы я могла вернуть ему его всегдашнюю дикую ревность, это было бы равносильно помилованию для ожидающего своей участи политзаключенного, обвиняемого в государственной измене, — говорит Капитанша.
Эти дикие укоры со стороны возлюбленного, которыми в мирное время пестрели его десяти-, а то двадцатистраничные письма, неизменно доставлявшиеся ей в Вене письмоносцем в красной фуражке с нумерованной золотом кокардой: «ТРЕТИЙ ЭТАЖ НАЛЕВО, ДВЕРЬ БЕЗ ТАБЛИЧКИ, ВРУЧИТЬ ЛИЧНО» значилось на толстом, туго набитом конверте… Или, когда она выезжала на лето к озеру, — «ГРУНДЛЬЗЕЕ, ПОЧТАМТ, ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ». Если бы эти разрушающие ее брак послания можно было выставить на аукцион против обвинительного заключения, предъявляемого в Народном суде, стал бы явью жгучий сон о победе плотской похоти над политической…
«Бесценная,
…Я? У меня нет характера. Лишь задним числом вспоминаются мне немаловажные вещи. Я думаю о сердце, стремящемся ко мне навстречу, и это твое сердце, оно предстает предо мной, предстает, словно прибыв на поезде и с девическим криком ко мне рванувшись…
…Слова, словами ничего не опишешь. Словам даже не ввязаться со мной в словесную перепалку: иначе мне пришлось бы допустить, что ты… ты сама… из некоей близорукости… проблуждала пять дней вслепую… вслепую даже в объятиях… заблуждаясь на тот счет, кого именно ты обнимаешь… Чудовищная история. Историческое совпадение. Человек-невидимка»…
Или так:
«Любимая,
…Я знаю, как много у тебя хлопот. Погода стоит чудесная, и надо позаботиться обо всем: о пеших прогулках, о катанье на лодке, о кремах для загара, о синем полотенце, о красном полотенце, о пляжной пижаме. Как замечательно ты выглядишь, истинное пиршество для глаз! И все должны видеть самую красивую женщину на всем Грундльзее. А кто не видит по причине отсутствия, тех нужно вызвать туда телеграммой, нужно устроить праздник… к ужину подадут манную кашу, усатого человечка, строящего из себя супруга, и ты самым замечательным образом отдохнешь»…
Попреки, предложения расстаться, то и дело повторяемые призывы перестать наконец скрывать любовную связь, разве не этого требовал Бруно чуть ли не в каждом письме? Или не завершил он особенно памятное письмо, отравившие летнюю идиллию на Грундльзее в 1936 году (Капитанша хранит его до сих пор), неприкрыто аллюзионной угрозой:
«Мария, Мария, вскричал злосчастный Войцек, убивая ее из любви».
Ах, если бы можно было превратить все эти угрозы ревнивца в новый выплеск приватной эротической ярости:
«Запрещают любить ее впредь,Запрещают входить в ее дом,Даже писем не в силах терпетьНи сейчас, ни, понятно, потом!»
Выслушав этот шансон Ральфа Бенацки, ознакомившись с полным набором обвинений и проклятий как в письмах, так и по телефону, можно было затем и помириться, а тайная угроза «кинжала Войцека», который, якобы, хранится у Фришхерца в чемоданчике с профессиональными инструментами, — она ее никогда не принимала всерьез.
Песни, уложенные в багаж и звучащие на устах у штурмовиков из консерватории города Граца, например, такие:
«Народы — в сторону и прочь!Что толку биться с нами?Последним готам время в ночь,Мертвец у нас как знамя!» —
звучат хотя и не слишком достоверно, но перспектива стать в том или ином смысле (с оглядкой на обстоятельства, предлагаемые XX веком) Жанной д’Арк или Леонорой обвиненного в государственной измене Бруно Фришхерца наполняет многолетнюю любовную интригу куда более всепоглощающей интенсивностью, чем даже во дни самых отчаянных писем ревности летом 1936 года, которые приходилось прятать на груди под шелковым платьем наимодного фасона во время послеполуденных посиделок в гостинице «Ладнер» на Грундльзее за чашкой «капучино» и куском торта в семейном кругу.
Воображаемая остановка № 2: Круги колбасы и шпиг с перцем как вестники бесконечных торжественных шествий…
С какой стати жена Капитана отправляет с недавних пор каждую неделю в Вену посылку с кругами колбасы и брусками шпига с перцем? Меня берут с собой в райское изобилие деликатесной лавки на Илице, и я лично наблюдаю за тем, как исподтишка посмеивающийся продавец с маслянистыми щеками укладывает в обитый стекловолокном ящик не меньше колбас и шпига, чем обычно продает за целый день.
— Такого в Вене больше нет, — объясняет мне Капитанша. — Мне пишут, чтобы я это им присылала!
Но кто же в Вене способен сожрать эти дюжины колбас, кто может прогрызться сквозь эти горы шпига? Меня самого уже от второй дольки шпига начинает тошнить. Речь наверняка идет не просто о жратве, эти копченые вестники югославского изобилия должны иметь и какой-то высший смысл (разумеется, тайный), и основывается он на соотношении веса в естественном и в копченом виде. Возможно, по возвращении в Вену нам предстоит торжественное шествие вроде того, на которое мне разрешено было посмотреть здесь, с балкона квартиры зубного врача над Илицей, в день рождения крестьянского вождя Мачека, а съестные припасы, потребные для этого, там отсутствуют и их приходится высылать? Таким образом копченые символы приобретают в моих глазах пусть и потаенный, но все же доступный пониманию смысл, — выходит, мне предстоит и в Вене понаблюдать из какого-нибудь окна за тянущимися по улице празднично изубранными телегами, на которых будут стоять шесты с нанизанными на них кругами колбас, и девушки в национальных костюмах заведут прямо на телегах хоровод вокруг рыжеватых пирамид из брусков шпига с перцем. А что касается так поразившей меня винной бочки с неиссякающей струей, то такую, судя по всему, вопреки лишениям Второй мировой войны, можно раздобыть прямо в Австрии. С моей тогдашней точки зрения детали празднества имеют куда большее значение, чем вопрос, а в чью честь его, собственно говоря, устраивают? В надежде вскоре вновь увидеть те же круги колбасы и бруски шпига уже в облагороженном виде вестников бесконечных торжественных шествий я с интересом посматриваю на продавца, заколачивающего посылочный ящик гвоздями.
Если бы я только знал, что эти ящики с колбаской и со шпигом представляют собой гонорар натурой «красавчику Лулу», организовавшему с благословения всех заинтересованных сторон (включая самого Капитана) в политическом смысле оппортунистический бракоразводный процесс против Капитана Израиля Своей Судьбы.
Экземпляр составленного Лулу искового заявления о разводе уже лег на стол «суровому господину» из Берлина в немецком генеральном консульстве, который однако же потребовал вдобавок и заграничный паспорт жены Капитана, но, прочитав исковое заявление, уже несколько более приветливым тоном сказал:
— Вице-консул Регельсбергер вернет вам паспорт с соответствующими пометками на вокзале, и, пожалуйста, сообщите нам как можно скорее дату вашего отъезда, присовокупив квитанцию о покупке билетов!
Ясно, что монументальную серьезность и национальное достоинство возвращения в тысячелетний рейх, осуществляемого при поддержке немецкого генерального консульства, нельзя ставить под сомнение чрезмерным акцентом на съестное в багаже, а значит, никаких кругов колбасы, нанизанных на руку, никаких брусков шпига в ручной клади!
