ее «скупердяйкой», «упрямицей», взывал к ее щедрости.
— Трудно быть щедрой, когда сама нуждаешься, — ответила ему Тереза после долгого раздумья.
— Уж не так мы обнищали, чтобы не могли дать полдесятины и несколько деревьев своему человеку.
— Почему ты ставишь меня в неловкое положение перед людьми?! — воскликнула, волнуясь, Тереза. — Сегодня полдесятины Доментию, завтра отец и сын Менжавидзе потребуют, послезавтра — Маркоз Пайкидзе, там еще другие, а нам что же останется? И потом — пусть это знают все — от своего двора я никому ничего уделять не буду.
— И не стыдно тебе, барыня?.. — проговорил глухо Доментий. — Это за все, что я для тебя сделал, за весь мой честный труд! По́ миру хочешь меня пустить! С Джаджана, с Лукайя, с Маркозом равняешь!
— А разве ты делал мне что-нибудь даром? Ты вроде Юло-плотника, тот тоже плакаться любит. Терпеть этого не могу. Можно подумать, что ты меня озолотил, — нахмурилась Тереза и махнула рукой.
— А кто б тебе этим летом полол кукурузу в Зварбело, если б я туда не пошел?
— Ну что ж? Зато теперь ешь вкусные мчади.
— А кто за виноградником твоим постоянно ходит?
— Потому и пьешь мое вино, пьянствуешь!
— Если б не гости, не очень-то у тебя выпьешь!
Корнелию так и не удалось уговорить мать. Он встал, наполнил чайный стакан вином и торопливо заговорил:
— Отныне я тебе не сын… Завтра я уезжаю отсюда, и ты уже никогда меня не увидишь. Можешь забрать на тот свет все свое имение, мне ничего от тебя не надо. Я отказываюсь от своей доли в пользу крестьян… знай это.
Слова сына отозвались острой болью в сердце Терезы, и она побледнела.
«Это чудак Иона совращает моего сына. Ведь Иона, будучи таким молодым, как Корнелий, поссорился с родными и покинул отчий дом», — сокрушенно думала мать.
2
Спустившись с балкона, Корнелий прилег под липой. Рядом с ним, ласкаясь, улеглась собака Махаре. Он погладил ее, взглянул в ее умные, преданные глаза и завел с нею разговор.
— Эх, Махаре, в мире много еще такого, что и не снилось мудрецам!
Услыхав свое имя, собака забила в знак согласия длинным хвостом.
— Щенят твоих утопят или на сторону их раздадут, и ты все равно будешь лизать руки жестокому хозяину, ползать у него в ногах, оберегать его дом и имущество. За это тебе бросят кость или корку хлеба. Нет, зверю в лесу живется лучше, чем тебе в доме.
Положив голову Корнелию на колени, собака тяжело вздохнула, словно жаловалась на свою участь.
На балконе в это время Тереза объясняла Доментию:
— Корнелий весь в отца, такой же щедрый и уступчивый, все готов раздать, а ты пользуешься его добротой. Если б я слушалась своего мужа и детей, то, поверь, давно бы уже была нищей, протягивала бы руку за подаянием.
— Да, но разве ты разоришься, если дашь мне полдесятины земли и несколько дубков?
Тереза прикрикнула на Агойя, не отходившего от отца:
— Что уставился на меня? Убирайся отсюда!
Обидевшийся Агойя впервые посмел ответить барыне:
— Зачем кричите? Я не собака!
Он медленно спустился по лестнице и подсел к Корнелию, но не улыбался и не шутил, как всегда, а лишь ласково и печально смотрел ему в глаза, не зная, как отблагодарить за отца.
— Что с тобой? Может быть, отшлепали тебя? — удивленно спросил Корнелий.
Агойя выжал из себя улыбку и отрицательно покачал головой.
— А почему ты такой грустный?
Агойя еще ближе подсел к Корнелию, взглянул на Махаре и снова улыбнулся. Откуда-то издалека послышался свисток паровоза.
Во рту у Корнелия пересохло, он провел кончиком языка по сухим губам и попросил Агойя принести воды.
Увидев, что сын лежит на мокрой траве, Тереза забеспокоилась:
— Корнелий, встань! Что ты там обнялся с грязной собакой? Напустит она на тебя блох!
— Я эту собаку предпочитаю некоторым людям!
— Отец ваш был упрямый, сумасбродный, и вы все в него вышли! — крикнула с балкона Тереза.
— Наш отец неплохой был человек!
— Я не говорю, что он был плохой, а неумелый, нерасчетливый. Другой с его знаниями и способностями не прозябал бы в деревне, а стал бы профессором и жил в Тифлисе.
— А он этого не сделал потому, что не был жадным к деньгам и карьеристом.
— В любом деле, за которое берешься, всегда надо стараться преуспевать, выдвигаться, извлекать из него пользу, Твой отец был лучшим врачом в Имеретии, а мы постоянно нуждались, потому что он половину пациентов лечил даром, не брал денег.
— Потому что это для тебя деньги — кумир, а отец их презирал.
— Ну что ж, если тебе это так нравится, раздай все, а потом бери суму и ступай побираться! Встань, трава сырая! Ты пьян, завтра обо всем поговорим!
— Завтра меня здесь не будет.
— Корнелий, что случилось? Зачем ты болтаешь глупости?
— Я поступаю так потому, что ты не хочешь выполнить единственную мою просьбу. Я достаточно насмотрелся на муки крестьян и не желаю быть соучастником тех, кто теперь расстреливает их и вешает. Я, как Иона, оставлю этот дом…
Тереза раздраженно пожала плечами:
— Этот бездельник и голыш Иона внушает тебе черт знает что!
Она спустилась во двор и села около сына.
— Никто из вас никогда не понимал меня и не хотел понять, — жаловался Корнелий матери. — Никогда я не чувствовал такого одиночества, как в последнее время. Ни ты, ни Нино и никто не может понять, что меня волнует…
— А что же тебя волнует? — уже участливо наклонилась к сыну Тереза. — Скажи мне, ведь никто не поймет тебя лучше, чем мать.
Корнелий, уставившись в небо, печально произнес:
О, лишь бы верным поведать звездам,
Что в темном сердце горит моем!
Заметив на глазах сына слезы, Тереза заволновалась:
— Какая у тебя тайна? Что с тобой? Скажи, не терзай меня!
— Скажу, если поможешь Доментию. Пойми — я хочу помочь бедным, уставшим от нужды людям, хочу бороться против произвола и насилия. Хочу начать новую жизнь…
— Помогу, все сделаю, только скажи, не томи меня! — воскликнула мать и, не выдержав пристального взгляда сына, опустила голову.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
КУТАИС
Обыкновенные страсти тянут человека к наслаждениям, полным греховности. Пагубные забавы заставляют человека позабыть свое высокое назначение и долг.
Шиллер
1
Через несколько дней Корнелий приехал в Кутаис. Ему необходимо было явиться в Тифлис с оправдательными документами, иначе
