избу полуголый ребенок и поспешно захлопнул за собой дверь.
Всадники проехали деревню и направились к пригорку с дубом. На дереве в одном белье висел, покачиваясь, человек.
— Кто это может быть? — испуганно спросил Корнелий.
— Не знаю, — ответил глухо Иона.
Дверь избы, в которую только что прошмыгнул ребенок, снова приоткрылась, и оттуда высунул голову пожилой крестьянин. Крадучись, он добрался до хлева, проскочил к плетню и проводил испуганным взглядом только что проехавших всадников. Крестьянин перебежал через огород. Навстречу ему вышла женщина, и они вдвоем стали решать, кто же это проехал.
В соседнем дворе какой-то крестьянин, взобравшись на дерево, тоже украдкой наблюдал за незнакомыми людьми. «То ли от правительства, то ли все те же разбойники?» — думал он. Так же размышляли и другие сельчане, притаившиеся в кустах и виноградниках. Они и представить не могли, чтобы кто-нибудь из своих, из деревенских, посмел приблизиться к дубу. Народогвардейцы смертью пригрозили каждому, кто посмеет подойти к повешенному или проявить какое-либо участие к его судьбе.
Всадники открыли ворота и проехали прямо к дубу. Но в нескольких шагах от дерева лошадь Корнелия остановилась и, уставившись тревожным взглядом на мертвеца, начала фыркать, заржала и попятилась назад. Корнелий прикрикнул на нее и огрел нагайкой. Затем подъехал к частоколу и привязал ее рядом с лошадью Ионы.
Иона первым подошел к дереву и стал разглядывать висевшего на толстой, кряжистой ветке богатырского роста крестьянина. Чтобы лучше разглядеть труп, он снял шляпу и прикрыл ею глаза от солнца. И тогда крестьяне, наблюдавшие за двумя незнакомцами, узнали Иону.
Ветер медленно раскачивал труп, поворачивал его лицом то в одну, то в другую сторону.
— Годжаспир! — воскликнул вдруг Иона. — Боже мой, боже мой, какой ужас!..
Не меньше, чем Иона, был потрясен Корнелий.
Ветер шевелил большую седую бороду повешенного, его длинные волосы, свисавшие львиной гривой на шею, раскачивал труп, поворачивая его лицом то к горам, то к Аджаметскому лесу. Казалось, старик прощался с родными местами.
Корнелию стало жутко. Глаза Годжаспира, страшные, с застывшим в них ужасом, смотрели на него отовсюду.
Крестьяне начали выходить из своих укрытий. Один прошел в ворота, нерешительно приблизился к Ионе и Корнелию, почтительна снял шапку.
— Что это значит, Лавросий? Как это случилось? — взволнованно спросил Иона худого оборванного старика.
— Конец пришел, Иона, — со слезами на глазах стал рассказывать крестьянин. — Все, что осталось — вино, кукурузу, скот, птицу, — отняли. Половину деревни арестовали, большевиками объявили, а кого не тронули пока, те попрятались, сидят ни живы ни мертвы от страха. А бедняга Годжаспир, видишь!.. На той земле повесили, где всю жизнь он прожил, поливал ее своим по́том…
— За что же они его?.. — волновался Иона.
— «Ты, говорят, отец Галактиона, почему, говорят, неправду сказал, куда ушел твой сын?» Очень просим тебя, Иона, не оставь несчастного Годжаспира воронам на растерзание.
— А почему вы до сих пор не сняли его и не похоронили?
— Как можно! Они объявили: кто подойдет к дереву, рядом будет висеть…
Поодиночке стали подходить и другие крестьяне. Подавленные страхом, они робко кланялись Ионе, молча поглядывали на него. Более смелые открыто изливали злобу, накопившуюся против палачей.
— Давайте снимем его, — сказал Корнелий. Он подтащил срубленный пень, встал на него и складным ножом перерезал веревку.
Крестьяне медленно опустили труп на землю, поросшую высокой травой и полевыми цветами. Расправили окоченевшие руки и ноги мертвеца, закрыли ему глаза, присели вокруг на корточки. Слезы их падали на широкую волосатую грудь Годжаспира.
Деревня, которая еще полчаса назад казалась вымершей, постепенно оживала. С криком вбежала в ворота Асинэ, жена Галактиона. Она не успела распустить свои косы — сорвала только с головы черный платок и держала его в руке. Ветер трепал его, как траурный флаг, раздувал, словно парус, полинявшее ситцевое платье. Асинэ упала Годжаспиру на грудь. Она рвала на себе волосы, раздирала ногтями лицо, жалобно плакала и причитала:
— Годжаспир! Годжаспир, что ж это видят мои проклятые глаза! Что сделали они с тобой, наш дорогой, наш мудрый отец?! Почему я слабая, почему не смогла я расправиться с твоими врагами, отец наш дорогой! Галактион, Галактион, разыщи извергов, отомсти за отца!..
Крестьяне вздыхали, рыдали…
Они подняли с земли обессилевшую от горя и рыданий женщину. Она слабо стонала, будто прощалась с жизнью. По расцарапанным щекам катились слезы и смешивались с кровью. Глаза ее печально и строго смотрели на окружающих. Заметив в толпе Корнелия, она закричала:
— Корнелий, братец ты мой, погляди, что они сделали с нашим Годжаспиром! Разве тебе не жалко его? Ведь он вырос в доме твоего деда. Ты вместе с Галактионом воевал против турок… Даже турки не сделали бы того, что сделали эти люди…
Корнелий вытирал платком катившиеся из глаз слезы.
В широко раскрытые ворота входили одна за другой женщины в черных платьях. Они собрались у забора, а затем со скорбными лицами стали спускаться, шурша по траве юбками, к пригорку, где лежал мертвый Годжаспир. Когда они приблизились к покойнику, передняя остановилась, покачала головой и завопила:
— Го-джа-спир!..
Асинэ как ужаленная вскинула голову и подхватила исступленный крик:
— Го-джа-спир!..
Вскоре вся деревня огласилась криками, причитаниями и воплями женщин.
Затем женщины поднялись, привели себя в порядок, смыли кровь со своих лиц и предстали перед мужчинами совершенно спокойными. Они начали советоваться с Ионой и Корнелием, где похоронить Годжаспира.
По дороге в Зедазени Корнелия и Иону нагнали два конных народогвардейца.
— Почему вы сняли старика с дерева? — спросил один из них.
— Мы едем к полковнику Ревазишвили, — ответил ему Иона, — за разрешением похоронить повешенного. А вообще хочу сказать, что я возмущен вашей жестокой расправой с крестьянами. Вы не остановились даже перед убийством столетнего старика Теоде…
Народогвардеец не дал ему договорить.
— Ничего не поделаешь, — усмехнулся он, — лес рубят — щепки летят…
— Так говорил ваш вождь Жордания, когда был убит наш любимый писатель Илья Чавчавадзе.
Народогвардеец насторожился.
— Постойте! А вы кто такие? — крикнул вдруг он и преградил им дорогу.
Корнелий опустил руку в карман и выхватил револьвер.
— А ну, прочь!
Опешившие народогвардейцы подались в сторону, пропустили Иону и Корнелия.
Когда народогвардейцы остались позади, Иона стал пробирать своего спутника:
— Какой же ты задира! Кого вздумал пугать револьвером.
— К черту их, к черту их правительство! — продолжал возмущаться Корнелий. — Никогда я не прощу этим разбойникам убийства Годжаспира. Какого человека, какого человека повесили эти бандиты!..
После безрезультатных переговоров с полковником Ревазишвили Иона и Корнелий возвратились в Карисмерети. Вечером в тот же день они присутствовали на похоронах Годжаспира в Саркойе.
На сельское кладбище
