Неужели тебе не стыдно пьянствовать где-то на базаре? Тоже, второй Нодар Авалишвили отыскался! Или с Ясоном решил состязаться?
— Во всем виноват Ясон, — оправдывался Корнелий. — А потом еще заехал к Джаджана… Пристали ко мне, заставили пить. А все же не перепили меня, клянусь чем хочешь!
— И тебе не стыдно тягаться с какими-то пьяницами? Ты в своем уме? Ну, пусть только заявится сюда этот старый пройдоха, задам я ему перцу! Спаивает моего сына и думает, что одолжение делает.
— Не тебе тягаться с Джаджана, — заметила Корнелию Майко. — Споит он тебя!
— Споит? А разве я пьян? Доментий, объясни им: может ли пьяный человек спрыгнуть «ласточкой» с лошади? Я выпил — это верно, а вот насчет того, что я пьян, это не верно.
— Еле языком ворочаешь… — журила сына Тереза. — Хорошо, что не видят тебя Макашвили. Очень нужен Нино такой муж…
— Не нужен — и не надо! Думаешь, на коленях буду просить?
— Попросишь, сынок, да будет поздно.
— Ничего, на свете много женщин.
— Конечно, много, а хороших — раз-два и обчелся.
— А что хорошего в Нино? К чему тебе такая невестка? Белоручка, жеманная, таких только в кино показывать.
Корнелий улыбнулся и подмигнул Доментию.
— Нужно было раньше думать об этом и не кружить зря голову девушке, — строго заметила Тереза.
— Ну, ладно, потом тебе все объясню. Ох, как хочется кушать! Майко, дай чего-нибудь!
— Ты же говорил, что Джаджана угостил тебя на славу.
— Хозяин был хлебосольный, но, когда стали пить, гость его дорогой ничего не ел, только одно куриное крылышко…
— Когда пьешь, всегда надо есть.
— Нет, Отия учил так: «Обмакни, говорит, крылышко в гранатовый или алычовый сок и только это посасывай — тогда тебя никто не перепьет!»
— Это верно, — подтвердил Доментий.
— Лучше бы чему-нибудь путному научился да так бы прилежно выполнял, — ворчала Тереза.
Майко принесла ужин. Корнелий усадил за стол Доментия и Агойя. Налил вина, попробовал, поморщился и забраковал: кислое и водой разбавленное! Но Тереза наотрез запретила открывать в полночь другой чан. Корнелий поднял стакан.
— Мама, не мешай мне пить. Я же сказал тебе, что я не пьян… Дай бог тебе здоровья и долгой жизни! — сказал он и поцеловал мать.
Тереза вытерла щеку платком.
— Запомни: жены не любят пьяных мужей.
— Хороший человек не может не пить. Люди, которые не пьют и притворяются тихонями, — опасные люди, себе на уме, способны на всякую пакость исподтишка.
Доментий утвердительно кивнул головой, поднял стакан и выпил за здоровье Терезы.
— Будь здорова, барыня. Пусть бог не лишит нас твоей милости.
— А много милостей видел ты от моей матери? — спросил Корнелий.
— Много, всего даже не припомню.
— Ну, а все же? Землей она тебя одаривала? Лесом?
— Нет. Про то, чего не было, ничего не могу сказать…
Тереза сердито посмотрела на Доментия:
— Я тебя сколько раз предупреждала — не жаловаться на меня моим детям? Снова за свое принялся! Смотри, тебе же хуже будет!
— Нет, не жаловался, клянусь детьми… — оправдывался смутившийся Доментий.
— Мама, — обиделся Корнелий, — а что из того, если бы он даже и пожаловался мне? Разве я чужой? Какие могут быть от меня тайны?
— В хозяйстве есть много таких дел, которые касаются только меня и не терпят чужого вмешательства.
— Я полноправный член семьи, а потому от меня ничего не следует скрывать. А ведь ты многое скрываешь от меня и этим только портишь дело. Народ тебя не любит, считает скупой и бессердечной. Люди говорят, что тебя не заставишь, как ворону, выронить сыр!
— У твоего Джаджана волос на голове не хватит, чтобы посчитать, сколько раз я ему помогала! И другим скажу то же самое. Никто не смеет называть меня скупой. А если у меня голова на плечах и соображаю я лучше других, так вовсе не от скупости.
— Правильно, барыня, — поддержал ее Доментий.
Корнелий удивился: «Испугался Доментий или лукавит?»
Крестьянин словно окаменел за столом и покорно глядел на барыню.
Корнелию стало жаль его.
— Мама, мы завтра же должны выделить Доментию участок земли под дом и дать ему немного строевого леса. Неужели тебе не жаль твоего бедного соседа?
— Жаль, но что поделаешь…
— Вот и надо сделать так, как я говорю. Ну, дай руку!
Доментий побледнел, опустил голову. Сердце у него колотилось: решалась его судьба. Тереза грозно подняла брови и в упор посмотрела на сына. Майко настороженно поглядывала то на барыню, то на Доментия. Агойя, разинув рот, уставился на Корнелия, ожидавшего ответа матери.
— В конце концов, — проговорила, вздохнув, Тереза, — у меня всего пятнадцать десятин пахотной земли да пять десятин леса. Это не так уж много, чтобы раздавать другим.
— А двор и покос не считаешь? — спросил Корнелий.
— Свой двор ни с кем делить не собираюсь. А если Доментий так уж хочет, то я дам ему участок в Сарбеви. Что же касается леса, то я уже говорила, пять деревьев он получит.
— До Сарбеви, барыня, десять верст. Зачем ты гонишь меня туда? Уж сделай такую милость, отрежь мне немного от твоего двора, у родника. Там, правда, и четверти десятины не будет, но зато близко. И тебе лучше: всей семьей будем работать на тебя.
— Это ты сейчас так поешь, — сухо ответила Тереза, — а как обзаведешься хозяйством, то ни времени, ни желания помогать мне у тебя не станет. Уж это так, я знаю. Нет, если хочешь, получай в Сарбеви.
— Я же тебе говорю, барыня, в Сарбеви далеко, да и земля там плохая. Не посылай меня туда.
— Ну, как угодно. Не хочешь в Сарбеви — живи здесь, как живешь.
В наступившей тишине было слышно, как Агойя проглотил слюну. Корнелий вмешался в разговор:
— Мама, взгляни, как он смотрит на тебя.
— Что с того, что смотрит? Из этого паршивца все равно никогда человек не получится, благодарности от него не дождешься.
Агойя даже бровью не повел, только печально взглянул на отца.
У Доментия от обиды сжалось сердце.
— Нет, мама, ты ошибаешься, Агойя — умный, сердечный парень.
— Язык у него длинный, это я знаю.
— Нет, ум у него острый. Так давай, мама, поможем Доментию, он свой человек. Бедняков не надо вешать, как повесили Годжаспира… — Корнелий закрыл лицо руками. — Несчастный старик все время у меня перед глазами, уж лучше бы я не знал его, не видел…
Он обнял неподвижно сидевшую мать, поцеловал ее в лоб, прижался щекой к ее задумчивому, холодному лицу. Тереза не пошевелилась, не отозвалась на его ласку. Какие мысли таились у нее в голове?
Сын ласкал мать, шутливо называл
