дай им вечный покой! — произнес, как молитву, Ясон и, окропив хлеб несколькими каплями вина, остальное выплеснул на пол.
Поднялся хохот. Антуша надрывался от смеха. Он то и дело хватался за живот, на глазах у него показались слезы.
— Довольно, Ясон, перестань! Ой, умираю! Слыхали, как он сказал?! Ой, дьявол проклятый!
Хохот Антуши оскорбил Корнелия. Его передернуло от негодования.
Антуша с подчеркнутым уважением выпил за здоровье Ясона, который стоял, приподняв плечи, точно сокол. Тонкую его талию опоясывал серебряный пояс, на котором висели кинжал и маузер. Рукава черкески были засучены.
С площади донеслись звуки шарманки. Гендзехадзе поправил свой фартук и направился к дверям в надежде заманить к себе новых посетителей. По площади галопом несся фаэтон Павлиа. Лошади были разукрашены бахромой и бубенцами. Вместо фонарей в предназначенных для них отверстиях торчали кукурузные початки и дубовые ветви. В фаэтоне, развалившись, сидели пьяные контрабандисты. На них были синие сатиновые рубахи, бархатные брюки, заправленные в красные носки, и новые чувяки. С трудом удерживаясь в фаэтоне, они подпевали шарманке, орали на всю площадь. Один из них выхватил револьвер и начал палить в воздух.
Зная, что контрабандисты привезли из Батума уйму денег, Гендзехадзе бросился им навстречу, изобразил на лице улыбку и, приложив ладонь к губам, стал посылать воздушные поцелуи. Но фаэтон пролетел мимо и остановился возле духана Амбако Кучаидзе. Контрабандисты пригласили туда Ясона, Антушу и Гогоберидзе.
Оскорбленный Гендзехадзе возвратился в свой духан. Под ноги ему попался прислуживавший там мальчик. Он так ткнул его с досады, что тот отлетел и стукнулся головой о стену.
3
Корнелий досадовал на себя: «Не следовало мне ввязываться в компанию Ясона. Что заставило меня сделать это? Так всякую мерзость можно оправдать необходимостью подчиняться обычаям! Нечего сказать, хорош я!» Поравнявшись с двором Джаджана Менжавидзе, он выпрямился в седле, подобрал поводья и важно поклонился стоявшим во дворе Джаджана и Лукайя.
— Барин, обождите, куда вы? — закричали они.
Корнелий махнул рукой — дескать, не могу, некогда, и проехал мимо. Но, увидев возле дома Саломэ и ее дочь Кетуа, натянул поводья и остановил лошадь.
Лукайя, а следом за ним Джаджана перелезли через плетень и подошли к нему. Приветливо улыбнулись. Началась обычная церемония:
— Только один стаканчик!
— Если мать свою уважаешь!..
— Не откажи, барин… — пришла на помощь мужчинам Саломэ.
— Очень просим, — поддержала ее Кетуа, залившись румянцем.
Дальше отказываться было и бесцельно и неудобно. Лукайя взял лошадь за поводья. Корнелий спрыгнул на землю, и все трое пошли к дому.
— Проводил гостей? — спросил Джаджана.
— Проводил.
— Хорошие люди… Должно быть, много страха натерпелись у нас. Во всем Галактион и Ражден виноваты — сколько народу даром загубили. Годжаспир, бедняга, погиб… Не послушались меня, старика…
Они вошли во двор.
Лукайя вынес стулья. Корнелий вымыл руки и вытер их полотенцем, поданным Кетуа.
— Дай бог тебе хорошего мужа, Кетуа, а я уж повеселюсь на твоей свадьбе, — поблагодарил девочку Корнелий.
— Какая там свадьба! Какой дурак на такой женится! — шутливо заметила Саломэ.
— Ого, не скажите! Вы лучше в оба поглядывайте, чтобы не похитили ее у вас, — тоже шутливо предупредил Корнелий.
Отец и дед расхохотались, а Кетуа спряталась за дерево и смущенно выглядывала оттуда.
Лукайя вынес чурчхелы, вино, узкогорлый кувшинчик — чинчилу — и расставил все на табуретке.
4
Из кухонной пристройки поднялся дымок. Саломэ была отменная хозяйка, всякое дело спорилось в ее руках. Пока Корнелий выпил несколько чинчил вина, поговорил о том о сем с Джаджана и Лукайя, Саломэ и Кетуа успели приготовить ужин.
Вынесли стол, поставили свежий сыр, хачапури, жареную курицу. Тамада Джаджана выпил за здоровье Корнелия, пожелал счастья ему и его матери. Но не забыл сказать и о себе.
— Вся моя надежда на твою мать. Когда что-нибудь нужно, всегда к ней обращаюсь. То кукурузы попрошу, то дерево срубить в лесу, то лошадь одолжить. Умная, хозяйственная она женщина, расчетливая. Только и расчетом надо иногда поступиться. Никак не пойму, почему она не хочет отдать мне Чинчареули на половинных началах. Предлагает четверть урожая, а себе хочет три четверти. Так и не уломал, очень упрямая!
— Только четверть, говоришь? А в этом году сколько получаешь? — спросил Корнелий, оглядывая двор и кукурузное поле с таким видом, будто его очень интересовали хозяйственные дела.
— Тоже четверть. А тут еще засуха, будь она проклята!.. Ничего не останется. Попросил бы ты ее, может, согласится на половину, — пытался добиться своего Джаджана.
— Хорошо, поговорю…
— Дай бог тебе счастья! — обрадовался Джаджана.
Корнелий посмотрел на Саломэ, потом перевел взгляд на Кетуа. Снова взглянул на старика и подумал: «Еще, чего доброго, заметит, что я разглядываю его внучку, и обидится». Но у Джаджана была своя забота, он продолжал настойчиво упрашивать Корнелия, чтобы тот уговорил мать уступить им Чинчареули на половинных началах.
Саломэ обняла Корнелия и поцеловала его в лоб.
— Тереза всегда любила тебя больше других детей.
Лукайя глядел на молодого барина заискивающими и счастливыми глазами. Подошел к столу, взял чинчилу и подал ее отцу, чтобы тот выпил за здоровье Терезы.
Джаджана снова принялся расхваливать Терезу. Вспомнил и отца Корнелия:
— Такого доктора никогда не было в Имеретии. Ни разу не взял с меня денег за лечение. Везде был первый — и на охоте, и за столом, и в танцах.
Корнелию польстили слова старика. Он так же, как и Джаджана, полил вином кусочек хлеба и опорожнил кувшинчик.
Джаджана стал жаловаться на свою жизнь. Говорил о засухе, голоде в деревне, о дороговизне, о том, что народогвардейцы вывезли из деревни все запасы. Вспомнил предсмертные слова расстрелянных крестьян, повешенного Годжаспира, перечислял разоренные деревни.
У ворот еще раз выпили за здоровье гостя. Корнелий сел на лошадь и поехал домой. Джаджана и Лукайя проводили его и еще раз попросили уговорить Терезу уступить Чинчареули на половинных началах.
МАТЬ И СЫН
Сделал хорошее дело — положи на камень.
Будешь идти — повстречаешь его.
Народное
1
Корнелий подъехал к своему дому. На балконе горела лампа. Тереза беседовала с Доментием и Майко. Залаяла собака.
— Кто там? — крикнул Доментий.
Узнав всадника, он отпер ворота. Корнелий въехал во двор, освещенный луной, сделал несколько заездов, поднял лошадь на дыбы, потом подвел ее к самой лестнице, спрыгнул «ласточкой» на землю, поднялся на балкон и подошел к матери.
— Не сердись, мама, — сказал он виновато. — Я опоздал… Выпил немного… Захотелось немножко побаловаться…
— Знаю, знаю, — вспыхнула Тереза. — Доментий мне рассказал, где ты баловался. Вот не думала, что ты такой…
