вдруг закашлялась.
Волнуется? Хотелось бы увидеть ее лицо, наверное, красавица, недаром же сержант по ней с ума сходит. Внезапно до него дошло, о чем спрашивал утром ревнивый патрульный: ты, говорят, с почтаркой познакомился? Ну конечно — серебряные кольца. Это же та самая девица в белых кедах, которая улыбнулась ему на пороге траттории.
— Хотите, сегодня вместе перекусим? — спросил он, рисуя на зеленом бланке фриз с орнаментом из меандров.
— Нет, спасибо, — донеслось из-за стены. — Я опасаюсь незнакомцев.
Маркус пожал плечами и снова сел на подоконник. Может, и хорошо, что она отказалась, не хватало мне еще любовных приключений в Траяно. Так, погоди. Любовных приключений. Кто сказал, что на фризе не хватает слова storge? Это просто то, что первым приходит в голову.
У практичных римлян для обозначения любви есть только amor. У греков — philia, дружба; eros, любовь нежная; agape, любовь братская. Нужно пробовать варианты, еще не все потеряно. Он вскочил, подошел к компьютеру и принялся вбивать греческие существительные, одно за другим. Последним он попробовал eros, точно зная, что на фризе часовни его написать не могли.
Садовник
Сегодня двенадцатое мая, суббота. До первого июня, когда я должен выслать рукопись издателю, остается всего ничего. Я приехал в «Бриатико», чтобы довести до ума свою книгу, но вынужден был засунуть ее в ящик стола и взяться за новую, потому что первая оказалась senza senso, пустышкой. Это все равно что выучить в тюрьме новый язык, написать на нем роман, а потом узнать, что язык не существует, а тебя в камере разыграли от скуки.
Тем временем наша богадельня превращается в холодный дом, набитый покойниками. Хозяина отеля убили в феврале, а капитана — десять дней назад. Тотчас же выяснилось, что хозяин не был хозяином, а капитан не был капитаном. Впрочем, не мне их судить, я и сам проходимец.
Пулия рассказала мне, что Аверичи никогда не владел холмом: старая хозяйка отдала его в аренду — пожизненно, но с условием, что останется жить во флигеле и сохранит своих лошадей. Ей отдали тот самый угол в низине, где мы с Зампой устроили себе тайное жилище, земли там болотистые и ни к чему не пригодные — на границе с деревенскими наделами, между морем и миртовыми зарослями.
Гостиничное начальство забеспокоилось, сказала Пулия, ведь после смерти хозяина договор потерял силу, и аренду холма могут не возобновить. Бранка может, разумеется, продать дело, но это целиком зависит от того, что скажет новый наследник. Который до сих пор не объявился.
Что касается смерти капитана, то она никого особо не огорчила, а вот мне его жаль. Что-то в нем было от капитана Матамороса из комедии дель арте, тот величал себя убийцей мавров, хотя ни разу не бывал в настоящем бою.
Однажды в баре, когда я перебирал клавиши, пытаясь подобрать дым над водой, он похлопал меня по плечу и сказал, что без гитарного риффа эта вещь выглядит куцей, и добавил, что ее записывали в пустующем отеле, обложившись матрасами для тепла. Как будто я сам не знал. Потом он сказал, что наутро занесет мне ноты и текст, а потом удалился, мурлыкая: They burned down the gambling house… it died with an awful sound.
На следующее утро капитана нашли в лагуне, выловили и привезли на поляну перед главным входом. После долгих разговоров о случайном падении полиция заявила, что он покончил с собой. Они обыскали комнату покойника, а потом принялись опрашивать персонал. Когда дело дошло до меня, я сказал, что человек, который намерен броситься в море, вряд ли станет хвастаться нотами к «Smoke on the Water». Комиссар полиции обвел меня черносливовым взглядом, безмятежно кивнул, не записав ни слова, и отошел прочь.
Впрочем, у полиции и дела-то нет. Тело есть, а дела нет. Секондо говорил вчера на кухне, что капитана — вернее, того, кто выдавал себя за капитана, — будут хоронить за оградой кладбища. Это значит, полиция уже вынесла заключение о самоубийстве. В итальянской деревне не принято перечить церкви и полиции: священник подзывает тебя пальцем, пока ты жив, а карабинеры решают твою судьбу после смерти.
flautista_libico
В ту ночь, когда Аверичи был застрелен, меня накрыло внезапное спокойствие, упавшее откуда-то сверху, будто дождь на горящий в пустыне терновый куст. Ночь была такой тихой, что слышно было жужжание звезд. Обиженная беретта холодила мне ладонь (еще десять минут назад ее лихорадочно искали в тайнике, придерживали рукой в кармане куртки, но так и не использовали). Трудно было поверить, что всего полчаса назад Аверичи прошел по двору, белея рубашкой, и направился в парк, сверху он казался маленьким и хрупким, хотя на деле довольно крупный старик.
На галерее, куда я хожу по ночам, чтобы покурить траву, не попадаясь никому на глаза (здесь все боятся стеклянной змеи), было темно, во дворе тоже темно, только в самой чаще парка мерцала солнечная лампа. Эта лампа висит под крышей шахматной беседки, которую зачем-то сделали стеклянной, наверное, моя бабка бывала в галерее Умберто Первого и позавидовала тамошнему куполу.
Аверичи шел так уверенно, будто его там ждали, он свернул на кипарисовую аллею и пропал (мне не сразу пришло в голову, что это отличная возможность его убить). Могло бы и вовсе не прийти, если бы минут через десять огонек в глубине парка не погас — ясно, что в беседке выключили свет. Спуститься с галереи было непросто (лестница там винтовая и гудит, будто церковный орган), но мне удалось сделать это за пять минут, еще пять минут ушло на поиски беретты, и еще десять на пробежку по парку — ветки хрустели под ногами, их давно никто не убирает, обслуги в «Бриатико» становится все меньше (даже прачка и та уволилась).
Мне казалось, мои шаги по гравию раздаются на весь парк, но хлопок, который донесся с поляны, оказался громче, хотя на выстрел был не слишком похож.
