На улице Нурия жадно вдохнула свежий воздух.
— Нехорошо мы сделали, что оставили Тамару одну, — сказал кто-то из девушек.
— Не ребенок, должна знать, — отрезала Нурия.
Нурия вернулась домой. Гульчира в поношенном платьице, повязавшись темным платком, мыла на кухне полы.
— Почему так рано?
— Не понравилось, — обронила Нурия, проходя в их девичью комнату. И вскоре вышла оттуда в халате. — Дай, апа, сама вымою.
— А кто там был, Нурия? Ваши подружки?
Выхватив из рук сестры тряпку, то опуская ее в ведро, то вынимая, Нурия с раздражением сказала:
— Да, подружки!
— И мальчики были? — не переставала расспрашивать Гульчира.
— Баламир с Альбертом…
— С Альбертом? — удивилась Гульчира. — Как он попал туда?
— Я не поинтересовалась, а он сам не сказал. Все имена коверкает на иностранный лад. Даже слушать противно.
И Нурия с ожесточением начала тереть пол под столом.
Гульчире стало смешно.
— Как испортилось у тебя настроение, Нурия…
— Не смейся, апа, — высунулась из-под стола Нурия. — Я там такое видела, что плакать бы надо.
Гульчира насторожилась.
— А что, собственно?
— Видела уж…
Когда Нурия, кончив мыть кухню, вошла к себе в комнату, Гульчира, прикрыв дверь, с самым серьезным видом предложила сестре:
— Рассказывай, что видела.
Нурия долго молчала.
— Что с тобой, Нурия, ты взволнована… Да что у вас там произошло? — допытывалась Гульчира, обнимая сестру.
— Тамара одна там осталась. Я за нее боюсь. — Нурия вдруг прижалась к сестре.
Встревоженная Гульчира велела ей сейчас же позвонить Акчуриным домой.
7
Матвей Яковлевич с Сулейманом, встретившись рано утром, неторопливо шагали к заводу.
По обледенелым тротуарам мела поземка, колючий ветер бил в лицо, гудел в голых ветвях деревьев, в телефонных проводах. Окна трамваев и автобусов облепила ледяная корка. Люди шли молча, уткнув носы в воротники или теплые шали, молодежь неслась чуть не бегом. Но двое стариков шествовали с положенной для их лет степенностью, как бы не замечая завывающей метели, даже не ленились приподымать шапки, видя знакомых.
— А наш-то гуляка Баламир сегодня и ночевать не вернулся, — с тревогой вырвалось у Матвея Яковлевича.
— Неужели? Га!.. Ничего, Мотя, с кем в молодости не случается. Парень ведь…
— Так-то оно так…
Некоторое время шли молча, — только успевали здороваться.
— Сам ты виноват, Мотя, — заговорил Сулейман, когда схлынул народ. — Толковал ведь тебе, чтобы покрепче держал вожжи. А ты деликатничал — не свой, мол, ребенок… чужой… Нет, раз уж взял под свое крылышко, глаз не спускай, а если что, не грех и по спине ремнем пройтись разок. Помнишь небось, как отец-покойник лупил меня, га?
Матвей Яковлевич усмехнулся себе в усы.
В проходной он спросил вахтера:
— Баламир прошел?
— Не показывался, — коротко отрезал Айнулла-бабай и тут же закричал на проходящих: — Пропуска! Пропуска!
Встав к станку, Матвей Яковлевич то и дело поглядывал на дверь, не появится ли Баламир. Но его не видно было. В дверях показалась пламенная Шафика. Щеки у нее сегодня порозовели, — наверное, шла навстречу ветру, глаза сияли.
Матвей Яковлевич знал, что у нее с Баламиром пошло на разлад, и потому осторожно, чтобы не бередить раны, спросил, когда девушка, надев халат, встала к станку:
— Шафика, не видела нашего долговязого?
Девушка сразу насторожилась.
— Нет, Матвей Яковлич, не видела.
Старик замялся.
— Не ночевал сегодня…
Веселость на лице Шафики погасла. Правда, она очень была сердита на Баламира. Но тут, забыв в одну минуту обиду, схватила Матвея Яковлевича за рукав и с тревогой спросила:
— Куда ж он мог деваться?
— Кто его знает, дочка. Он нам не докладывает.
Шафика куда-то сбегала и вернулась, еще более расстроенная.
— Нет, никто его не видел.
Оставалось две минуты до начала работы. Погорельцев в ожидании Баламира не включал даже станок.
Немного поработав после гудка, он оставил станок на Шафику и подошел к Сулейману.
— Парень-то не пришел…
Матвей Яковлевич ссутулился, постарел на глазах, Сулейман не знал, что и посоветовать. Так Матвей Яковлевич ни слова и не дождался от него.
По среднему пролету спешила Гульчира. Остановив Надежду Николаевну, она увела ее в сторону. Затем подошла к отцу.
Сулейман-абзы встретил дочь холодно:
— У тебя что, Гульчира, дела сегодня нет? С утра разбегалась. Тоже мне комсомольский начальник.
— Постой, отец, дома поговоришь. — И Гульчира, хмуря брови, сообщила о Баламире: его ударили ножом, состояние тяжелое. Она попросила пока ничего не говорить Матвею Яковлевичу.
— Эх, парень… И сильно ранили? Вот тебе на… Кто? Товарищи?
— Не знаю.
— Где сидели, га? В ресторане?
— Нет, у Розалии.
— Какая еще Розалия?
— Это… Дочь Шамсии Зонтик.
— Постой! — вскрикнул Сулейман-абзы. — А наша-то голубушка вчера разве не там была?
— Там…
Сулейман-абзы схватился рукой за лоб. Он вспомнил, как вчера весь вечер девочки шептались, как они, взволнованные, звонили по телефону, после чего Нурия куда-то ушла и вернулась очень поздно. Ночью кто-то из них, похоже, плакал.
— Ой, дочка, точно железным прутом ты меня по голове стукнула. Ну! — сказал он, вдруг разъярившись. — Доберусь я еще до них! Удавлю я эту старую суку.
— Не кипятись зря, отец. Теперь поздно кулаками махать. Присматривай-ка лучше за Матвеем Яковличем.
— Ладно, не учи… Занимайся своим делом, — отрезал Сулейман-абзы.
Переговорив с комсоргом цеха Сашей Уваровым, Гульчира поспешила к Гаязову, в партком.
Он стоял в лучах утреннего солнца. На лицо легли печальные складки. В выпуклых глазах затаилась боль.
— Гульчира, одевайся, поедем навестим Баламира.
Гульчира не двигалась с места. Гаязов почувствовал, что она хочет что-то сказать ему.
— Ну-ну, я слушаю…
Гульчира стала повторять то, что рассказала ей Нурия. Гаязов остановил ее: все это ему было уже известно.
По обледеневшим тротуарам кружила поземка. Тусклое небо навалилось на город.
— В больницу, — сказал Гаязов шоферу. И всю дорогу молчал.
Сбивая снег с обуви, Гаязов с Гульчирой вошли в приемную. Там, кроме старой няни, никого не было.
— Приходите после двенадцати. Сейчас никого не впускаем, — решительно заявила няня, одна из тех нянь, которые есть почти в каждой больнице, чем-то поразительно похожие одна на другую. Няни эти знают больничные дела не хуже главного врача, могут ответить на любой вопрос любого посетителя. Ярые ревнительницы заведенного в больнице порядка, они в то же время очень человечны. Стоит поговорить с ними, и ваша просьба будет уважена.
Ворча и припадая на больные ноги, няня поплелась наверх, чтоб позвать дежурного врача, и долго там пропадала.
— Еле нашла. Сейчас выйдет.
Дежурный врач сказал, что Баламир до сих пор не пришел в сознание, — очень много потерял крови. Рана ножевая, но не очень глубокая.
8
Когда Сулейман-абзы расходился, нелегко было угомонить его. Это на его счет прохаживались иные языки: «Как заведет свои два мотора, земля дрожит». Так и сегодня, шлепая тыльной стороной руки о другую, пряча их за спину или скрещивая на груди, сердито выкрикивая свое гортанное «га!», Сулейман уже целый час в пух и прах разносил Нурию.
Не успев скинуть школьное платье и фартук, она стояла, то расплетая, то заплетая косу. Смуглое лицо ее вытянулось и побледнело. Ну и трудный выдался денек! Кто только не расспрашивал ее: и следователь милиции, и директор школы, и классный руководитель, и секретарь комитета комсомола, и товарищи. Но тяжелей всего было держать ответ перед отцом. У нее не было страха, что он побьет ее. Сколько бы отец ни бушевал, рукоприкладства он не терпел. Нурию тяготило другое: то, что она впервые в своей жизни чувствовала себя непосредственной виновницей происшедшего с отцом потрясения.
А Гульчира, опершись спиной о гардероб, загляделась куда-то вдаль, будто ее совершенно не касались ни буйство отца, ни тревоги сестры.
— У кого ты отпрашивалась к этой проклятой Зонтик, га? — стукнул по столу Сулейман-абзы. — Молчишь, а? Нечего отвечать?
Нурия съежилась под обжигающим взглядом отца.
— Я сказала уже, у Марьям-апа спросилась, — повторила она.
Ответ дочери немного успокоил Сулеймана. К невестке он питал особое расположение. В обращении с дочерьми он не стеснялся резких, а иногда даже и грубых слов, с невесткой же никогда не позволял себе этого. И дочерей предупреждал: «Марьям вам за мать, без ее разрешения чтобы никуда».
Но на этот раз Сулеймана взяло сомнение, — не сваливают ли дочери вину на Марьям, пользуясь ее отсутствием.
