бы не война, тогда другое дело.
— Да, если бы не война…
— Воевать не надо было, вот что…
Аалпи помнит, что при последних словах Мякеля он обернулся. Почему? А так, сам не знает. Просто не привык об этом говорить. Оглянулся он и сейчас, но не увидел ничего, кроме морозного пара, втекавшего в щель под дверью. Мякеля между тем набил трубку, прикурил и поудобнее уселся на сосновый обрубок.
— Русские будут громить Манти-Саари из артиллерии, — сказал он. — Да, погромят они его. Придется нам животами выметать снег из-под камней.
— В последнее время они молчали, — отозвался Аалпи.
— Молчали в последнее время, это верно.
— Может, и еще помолчат?
— Нет, не помолчат. Получен приказ обстреливать каждую их машину из Сальмина на Питкяранту. Тут одна дорога, они возят на фронт снаряды, а из Питкяранты раненых, там у них госпиталь. После вьюги в сумерках и ночью ни черта не видно, приходится им включать свет. В том-то и дело.
— Но Манти-Саари они не возьмут.
— А кто сказал — возьмут? Они наступают на Сортавалу, а нас погромят за обстрел машин. Это уж верно. Война…
Наступила пауза. Аалпи припомнил день, когда советская артиллерия с утра до вечера била по острову, а он, окоченев от холода, лежал за камнями. А в сумерках еще и бомбили. Шинель перемело снегом пополам с песком, в воздухе скулили осколки, мельтешили сучья и камни. Потом целую неделю утлые пароходики, ломая неокрепший лед озера, подвозили на закрытый от наблюдения берег новые пушки взамен разбитых. Русские не атаковали остров, — до берега два километра тонкого льда, — а только утихомирили его. Теперь Аалпи явственно представил себе столбы огня и дыма, свист осколков и поежился. Может быть, не стоило им трогать эти русские машины? Все равно сидят они на своем острове в стороне, а фронт уже далеко впереди. Пусть там и держат его те, кому положено. Впрочем, кто разберется во всем этом?
Аалпи смотрел на Мякеля, Мякеля — на огонь. Подвывал ветер в железной трубе, в раскрытой печке ворошились, перетлевали огоньки. Потом Мякеля посмотрел па Аалпи, сплюнул желтую слюну и сказал без всякого перехода:
— Я видел твои часы.
— Ты не видел моих часов, — сказал Аалпи. — Ты позабыл, что они остались там.
— Я там их и видел, — спокойно подтвердил Мякеля.
— Разве там нет русских?
— Я не говорил, что их там нету. Но мы тоже были, а сейчас, пожалуй, там опять русские.
— Непонятно.
— Мы ходили туда с капитаном Эломаа.
— Расскажи.
— Расскажу…
Мякеля пошевелил угли и подбросил в печку дров. Лицо его с белесыми глазами и рыжеватой щетиной на подбородке не выражало ровно ничего, кроме скуки и покорности судьбе.
— Хорошо, расскажу, — подтвердил он. — Ты знаешь, мы ходим к русским в тылы. На этот раз была наша очередь. Мы прошли под Сальмином и на вторую ночь приблизились к твоему хутору возле болота — мне Эйно Гуттари сказал, что это твой хутор. Там еще оставалась твоя собака, она визжала и лаяла, словно ее волокли к живодеру. Ты выкормил дурную собаку, Аалпи, потому что хорошая не покидает хозяев. И нам ее пришлось пристрелить, потому что она жила при русских, а бросалась на нас. Какая же это собака?.. Русских было совсем мало. Они вовремя сообразили, что идет волк козу драть. Они отстреливались, как черти, а когда раскусили, что все козыри у нас, ушли за скалы. Тогда мы вошли в твой дом. В печи еще горел огонь, а на стене висели твои часы. Они были заведены и показывали два. Как сейчас помню — ровно два, потому что я еще подумал: ничего, до рассвета семь часов и мы еще успеем выбраться.
— Шли, ты говоришь?
— Часы? Да, шли. Два показывали. И висели на стене у кровати, и верхний край стены совсем отсырел.
— Туда наметает. Я не успел починить.
— Наверное, наметает. Я подумал то же самое.
— Шли, говоришь ты?
— Это уж точно. Я так думаю, что их русские заводили. Почему им не заводить часы, если они есть в доме?
— Конечно — почему же не заводить?
— Красивые часы, Аалпи. Я еще хотел посмотреть, что там нарисовано на них, но их взял капитан Эломаа.
— Я видел капитана, Мякеля. Он мне ничего не говорил.
— Может быть, он забыл?
— Не знаю.
— Наверное, забыл… А может быть, разбил свои и временно в них нуждается. Офицер всегда должен знать точное время, Аалпи.
— Да, это уж так. Такая служба.
— Но он их вернет, не стоит об этом и думать. Вот если бы русские забрали и ушли — другое дело. Так вот, он взял твои часы и потом приказал поджечь дом. Он сказал, что: иначе его сожгут русские.
— Разве не все равно, от какой спички гореть?
— И я думаю, что все равно, — равнодушно согласился Мякеля. — Но капитан приказал поджечь, может быть, он думает иначе. Или получил приказ. Капитаны тоже подчиняются, Аалпи. Он приказал сделать это мне и Эй-но Гуттари, да побыстрее, потому, что со скал снова, начали* строчить русские ручные пулеметы.
— И ты сжег его, Мякеля?
— Я сжег его, Аалпи.
— А сарай? Совсем еще новый, с навесом. Он стоит на отшибе. Я всегда думал, что так лучше на случай, пожара.
— Я видел его, Аалпи. Но у тебя нет сарая, Аалпи. Капитан Эломаа, когда загорелся дом, приказал поджечь сарай и еще стог сена, что стоял у скалы. Он сказал — чтобы русским нечем было кормить лошадей. Это верно, Аалпи: Война есть война, пусть каждый: кормит своих лошадей своим сеном. А сено твое, Аалпи, отсырело и долго не загоралось, наверное, ты убирал его в плохую погоду.
— Нет, погода, была хорошая.
— Не знаю. Но сено было сырое, разгоралось плохо, и капитан ругался.
— Сено всегда плохо горит зимой;
— Пожалуй, что и так; Я об этом как-то не подумал.
— А баня?
— Какая баня, Аалпи?
— Та, что в сосновой гривке над ручьем… Просторная, из таких бревен, что на три века хватит… Ты сжег ее, Мякеля?
— Бани я не видел, Аалпи… Мы, правда, немножко торопились… Ну, смотри ты, как вышло, совсем не заметили бани! Скажи об этом капитану, так не поверит… Нет, правда, Аалпи, разве была баня?
— Была, Мякеля.
— Ну, скажи ты после этого… Баня-то, оказывается, была!
Изумляясь тому, что, оказывается, была баня, а ее так и не заметили, Мякеля посидел еще с минуту, достал трубку, чтобы набить ее снова, но,
