— Все хорошо, — приговаривал я, отгоняя тревогу: потребность нянчиться с этой девицей рождала во мне что-то в равной степени неведомое и пугающее. — Тсс, все хорошо.
Я убрал ее волосы с щеки, зацепив темно-каштановые прядки за ухо, и снова стал гладить по ушибленной голове.
Там, где мяч соприкоснулся с черепом, вылезла внушительная шишка. Это место я гладил кончиками пальцев, едва дотрагиваясь.
— Так нормально?
— Ммм, — выдохнула она. — Так… хорошо.
— Хорошо, — вслед за нею облегченно промямлил я и продолжил гладить.
Глаза наткнулись на тонкий шрам в верхней части виска, у самых волос.
Не подумав о том, что делаю, я провел пальцем по шраму длиною в дюйм и спросил:
— Это откуда?
— Ты о чем?
— Вот об этом. — Снова провел пальцем по старой отметине. — Откуда шрам?
— Отец, — ответила она и тяжело вздохнула.
Мозг осознал, насколько трешовым был ее ответ, — и моя рука замерла.
— Повтори.
Когда она не отозвалась, я другой рукой осторожно потряс ее за плечо:
— Шаннон!
— Хм?
Кончиком пальца постучал по шраму.
— Хочешь сказать, это отец с тобой сделал?
Я старался говорить спокойно, но внутри все бурлило от вспыхнувшей потребности калечить и убивать таких отморозков.
— Нет-нет-нет, — прошептала она.
— Значит, шрам — не его рук дело? — спросил я, чтобы убедиться. — Он точно этого не делал?
— Ну конечно нет, — пробормотала она.
Слава богу!
Я выдохнул и только сейчас понял, что все это время задерживал дыхание.
— Джимми!
— Меня зовут Джонни.
— Да. Джонни.
— Что?
— Ты злишься на меня?
— Что? — Вопрос, заданный тихим голосом, ранил меня. Я смотрел на нее, и внутри все сводило от желания защитить эту девчонку. — Нет, не злюсь. — Я сделал паузу. Перестал ее касаться. Потом спросил: — А ты злишься на меня?
— Думаю, да, — ответила она и снова заелозила щекой.
Я выкатил глаза и едва удержался от стона.
Твою мать!
— Не делай так, — выпалил я, стараясь удержать ее голову на месте.
— Чего не делать? — Она умиротворенно выдохнула и потерлась щекой о мое бедро. — Злиться на тебя?
— Нет. — Я опять задержал ее голову. — Злись сколько угодно, только прекрати тереться головой мне о бедра.
— Мне нравятся твои бедра, — тихо ответила она, закрыв глаза. — Они как подушка.
— Конечно, приятно слышать и все такое. — Я снова остановил ее голову. — Но там больное место, поэтому я прошу, чтобы ты этого не делала.
— Не делала чего?
— Не ерзала по мне головой, — прохрипел я. — Вот здесь.
— А почему тебе больно? — Она тяжело вздохнула и спросила: — У тебя тоже травма?
— Возможно, — признался я, передвинув ее голову туда, где меньше болело. — Лежи здесь, договорились? — Я больше просил, чем командовал. — И замри.
Она подчинилась и перестала елозить головой.
Свободной рукой я потер висок, разгоняя растущее напряжение. Подумал о том, сколько всего на меня навалилось.
Пропускаю занятия.
Хочу есть.
Вечером тренировка в клубе.
После уроков собираюсь с Гибси в спортзал.
Завтра, после занятий, запланирован сеанс физиотерапии с Дженис.
В пятницу матч за школу.
На выходных — еще одна тренировка с младшим составом.
Дел по яйца, и мне совершенно не нужен весь этот цирк.
Несколько минут прошли в напряженном молчании, потом девчонка снова зашевелилась; я в это время мысленно перебирал причины, почему мистер Туми никудышный директор.
Получился список длиной с руку. Тут она снова попыталась сесть.
— Осторожно, — предостерег я. Трясся над ней, как наседка.
Помог ей сесть, а сам встал со скамьи.
Каждая мышца ниже пупка протестовала, но я не поддавался.
Присел на корточки перед скамейкой, держа руки на талии Шаннон, чтобы подхватить ее.
— Шаннон, ты в порядке?
Длинные каштановые волосы выбились из-за уха и скрыли ее лицо.
— Вроде… думаю, да.
— Хорошо, — выдохнул я, у меня как гора с плеч свалилась.
Она подалась вперед, уперлась локтями в бедра, посмотрела мне в глаза и внезапно оказалась слишком близко — ужасно неловкое положение, если учесть, что пару минут назад она утыкалась лицом в мои бедра.
Мы были слишком близко.
Я вдруг почувствовал себя очень уязвимым.
Сдвинул руки с ее талии к бедрам — автоматическая реакция, когда женское лицо оказывается чуть не впритык к твоему.
Но быстро спохватился, убрал руки и взялся за край скамейки.
Кашлянул, заставил себя улыбнуться и сказал:
— Ты живая.
— Едва, — прошептала она и вздрогнула. Синие глаза прожигали дырки в моих. Ее взгляд стал более осмысленным, чем прежде. — Ты ужасно целишься.
Я рассмеялся.
Слова были так далеки от правды, что удержаться не получилось.
— М-да, такого мне еще не говорили, — сказал я, размышляя вслух. — Не привык, чтобы меня критиковали за умение целиться.
Я не был прирожденным снайпером, но и мазилой не был и при необходимости умел бить с больших расстояний.
— Да, — прохрипела она. — Это твое умение меня чуть не прикончило.
— Это правда, — признал я и поморщился.
Повинуясь импульсу, отвел ее волосы с лица за уши.
Почувствовал ее дрожь и тут же мысленно отругал себя за порыв.
Не трогай ее, раздолбай.
Держи руки от нее подальше.
— У тебя странный голос, — заявила она.
Синие глаза вперились в мои.
— Голос? — нахмурился я.
Она кивнула, застонала и обхватила ладонями личико.
— Манера говорить, — пояснила она, шумно вдохнув. — Так в Корке не говорят.
Она и теперь держалась за голову, но вела себя поживее.
— Конечно, потому что я не из графства Корк, — ответил я и, не удержавшись, пригладил ей волосы. — Я родился и вырос в Дублине. — Говоря это, я пристраивал Шаннон за ухо упрямую прядку. — Родители перевезли меня сюда, когда мне было одиннадцать.
— Значит, ты дублинец, — заключила она, несколько удивившись этому. — Джекин[15].
Я поморщился от жаргонного словечка и решил сравнять счет.
— А ты, значит, калчи[16].
— У меня есть родня в Дублине, — сказала она.
— Вот как? И где же?
— Кажется, в Клондолкине, — ответила она. — А ты где жил?
— В Блэкроке.
— Южный пригород? — Ее улыбка стала шире, а глаза живее. — Так ты мажор.
— Я похож на мажора? — изогнул бровь.
— Мало тебя знаю, чтоб делать выводы, — пожала плечами она.
Конечно. Мы толком и познакомиться не успели.
— Так вот, никакой я не мажор, — сказал я, недовольный тем, как быстро она составила впечатление обо мне.
Казалось бы, какая разница?
Вашу мать, обычно мне вообще плевать.
Так чего теперь-то дуться?
— Я тебе верю. — Ее голос прервал мои мысли. — Тебе никогда не стать мажором.
— Это почему?
— Потому что ругаешься, как сапожник.
От ее рассуждений мне стало смешно.
— Вероятно, ты права.
Она засмеялась вместе со мной, но быстро притихла и схватилась за голову.
Внутри меня зашевелилось раскаяние.
— Прости, — угрюмо пробасил я.
— За что? — прошептала она.
Она закусила нижнюю губу и, как мне показалось, наклонилась ниже.
— За то, что сделал тебе больно, — честно ответил я.
Черт, я говорил каким-то не своим голосом. Напряженным и… взволнованным.
Откашлялся и добавил:
— Такое не повторится.
— Честно?
Ну вот, опять это «честно».
— Да, — все тем же угрюмым тоном ответил я. — Честно.
— Боже мой, — простонала она и скорчила гримасу, — надо мной теперь все будут смеяться.
Эти слова, это короткое предложение вызвало к жизни внутри меня какую-то адскую дичь, я такого ни разу не чувствовал.
— Позор какой… — опустив глаза, продолжала бормотать она. — Вся школа будет обсуждать.
