— Посмотри на меня.
Она не посмотрела.
— Послушай… — Двумя пальцами я взял девчонку за подбородок и приподнял лицо. Завладев ее вниманием, я продолжил: — Никто о тебе и слова не скажет.
— Но они все видели…
— Никто и рта не раскроет. — Сообразив, что голос звучит почти сердито, я смягчил тон и пояснил: — Ни ребята из команды, ни тренер и вообще никто. Я им не позволю.
— Ты им не позволишь? — смущенно заморгала она.
— Именно, — кивнул я. — Не позволю.
— Честно? — шепотом спросила она, и на пухлых губах появилась слабая улыбка.
— Ага, — хмуро ответил я, чувствуя, что готов пообещать что угодно, только бы этой девчонке стало лучше. — Прикрою тебя.
— Да ты уже прикрыл, — хрипло сказала она, оглядывая свой наряд. — На самом деле, ты мне все испортил.
«Ни хрена себе! Это ты сейчас мне все портишь», — подумал я.
Черт, да откуда это все взялось?
Отбросив эту мысль, я ступил на более безопасную почву:
— Я попрошу родителей позвонить твоим и обсудить компенсацию.
Тут она улыбнулась. По-настоящему, не застенчиво или чуть-чуть.
Честное слово, это была обалденная улыбка.
Она была нереально хорошенькая.
Вообще-то, я ненавидел это слово. «Хорошенькая» — манерное словечко для женщин и пенсионеров, но сейчас оно почему-то пришло мне на ум.
Жесть, я чувствовал, что хорошенькое личико надолго застрянет в переднем отделе мозга.
Но сильнее всего меня перепахали ее глазищи — руки чесались загуглить какой-нибудь атлас цветов глаз, чтобы узнать, как называется этот синий оттенок.
Я решил, что попозже непременно выясню.
Бред или нет, но я должен был знать.
— Значит, у тебя сегодня первый день? — спросил я, балансируя на опасной грани.
Она снова кивнула, и улыбка тут же померкла.
— Ну и как тебе?
Она улыбнулась уголками губ:
— Сначала было совсем неплохо.
— Точно. — Я поежился. — Еще раз извини.
— Все хорошо, — прошептала она, разглядывая меня своими глазищами. — И хватит уже извиняться, я тебе верю.
— Ты мне веришь?
— Угу. — Она кивнула, резко выдохнув. — Верю тому, что ты сказал про несчастный случай, — выдала она. — Сомневаюсь, чтобы ты мог намеренно кого-то покалечить.
— Приятно слышать. — Я не понимал, откуда у нее такие мысли, но не собирался расспрашивать. Не после того, как звезданул ей по голове. — Я не садист какой-нибудь.
Она вновь замолчала и отодвинулась. Я лихорадочно искал, о чем бы еще поговорить.
Не могу объяснить, с чего мне понадобилось поддерживать разговор с ней. Я бы сказал, чтобы не дать ей вырубиться.
Однако в глубине души я знал: причина совсем другая.
Вывихнув мозг в поиске тем для разговора, я выпалил:
— Ты не замерзла?
Она подняла голову и сонно посмотрела на меня:
— Что?
— Не замерзла? — повторил я, подавляя отчаянное желание погладить ее руки. — Тебе тепло? Может, принести одеяло иди еще чего?
— Я… — Она осеклась и взглянула на свои коленки, потом тихо вздохнула и посмотрела на меня. — Думала, ты почувствовал, какая я горячая.
— Тут, блин, не поспоришь.
Совершенно неуместный ответ вырвался раньше, чем я успел остановиться.
Не удержавшись, потрогал ей лоб, довольно жалко притворяясь, что проверяю температуру.
— Лоб довольно теплый.
— Говорю же. — Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. — Серьезно, я горячая.
Господи!
Сучья жизнь.
— Кстати, — непринужденно произнес я, пытаясь отвлечься от опасных мыслишек, — ты на каком году обучения?
Пожалуйста, скажи, что на пятом.
Пожалуйста.
Пожалуйста.
Боже, пусть она скажет «на пятом».
— На третьем.
Вот так, и никуда не попрешь.
Она на третьем.
Остается лишь смотреть, как моя мечта-пятиминутка уплывает в окно.
Убейте меня кто-нибудь.
— А ты? — нежным, мелодичным голоском спросила она.
— На пятом, — ответил я, и внутри разлилось острое чувство досады. — Мне семнадцать — и еще две трети.
— И две трети, — захихикала она. — А эти трети для тебя важны или как?
— Теперь важны, — почти шепотом ответил я. Сокрушенно вздохнув, взглянул на нее и пояснил: — Был бы на шестом, но после переезда сюда пришлось еще раз пойти в шестой класс начальной школы. В мае мне стукнет восемнадцать.
— Ого. Мне тоже!
— Тебе тоже… что? — осторожно спросил я, стараясь ни на что не надеяться, а когда Шаннон сидела так близко, это было нелегко.
— В начальной школе тоже пришлось оставаться на второй год.
— Да? — Я выпрямился. Внутри замаячила новая искорка надежды. — И сколько же тебе лет?
Пожалуйста, пусть ей будет семнадцать.
Ну брось мне гребаную кость и скажи, что тебе семнадцать.
— Пятнадцать.
Никаких тебе костей.
— Ничего не понимаю в дробных числах, но шестнадцать будет в марте. — Она наморщила лоб и добавила: — В математике я не сильна, и голова болит.
— Десять двенадцатых, — мрачно подсказал я.
Уф!
Просто, твою мать, уф!
Мне в мае будет восемнадцать, а она еще целых десять месяцев останется шестнадцатилетней.
Вот так.
Беспонтово.
Ничего не выйдет.
План отстой, Джонни.
— А парень у тебя есть?
С хера ли я вообще ее об этом спрашиваю?
Придурок, ты почти на два года старше!
Она для тебя слишком маленькая.
Ты знаешь правила.
Не раскатывай губу.
— Нет, — ответила она и покраснела. — А у тебя?
— Нет, Шаннон, — усмехнулся я. — Парня у меня нет.
— Я не в том смысле… — Она вздохнула и смущенно закусила нижнюю губу. — Имела в виду…
— Знаю, что ты имела в виду, — сказал я. Улыбка так и перла из меня, пока я снова закидывал ей за ухо своевольную прядку. — Просто прикололся над тобой.
Она охнула.
— Охай, охай, — продолжал я ее дразнить.
— А ты… — тихо начала она, потом замолчала, посмотрела на свои колени, потом на меня. — А ты…
— Шаннон! — послышался испуганный женский голос, оборвав наш разговор. — Шаннон!
Я повернул голову и увидел высокую темноволосую женщину, спешившую к нам по коридору. Судя по животу, она была немножко беременна.
— Шаннон! — снова крикнула женщина, приближаясь к скамейке. — Что случилось?
— Мама, — хрипло сказала Шаннон, поворачиваясь к матери, — я в полном порядке.
От беременного живота ее матери мне стало не по себе. Я воспринял это как сигнал опасности и отвалил подальше от несовершеннолетней дочки.
Беременные заставляют меня нервничать, но совсем не настолько, насколько Шаннон «как река».
Я хотел вообще уйти, но меня приперла к стенке озверевшая мать-медведица.
— Что ты сделал с моей дочерью? — спросила она, тыча пальцем мне в плечо. — Чего молчишь? Смешно тебе было? Боже, ну почему дети настолько жестокие?
— Что… нет! — возразил я, подняв руки и отодвигаясь от нее. — Это был несчастный случай. Я не хотел причинять вред вашей дочери.
— Миссис Линч, — директор встал между разъяренной женщиной и мною, — нам лучше сесть и спокойно обо всем поговорить.
— Нет! — рявкнула миссис Линч — в голосе одни эмоции. — Вы заверили, что в вашей школе ничего подобного не случится. Но случилось, и в первый же день! — Она повернулась к дочери, и ее лицо исказилось от боли. — Шаннон, уже не знаю, как дальше с тобой быть, — продолжила она плачущим голосом. — Да, малыш, не знаю. Я думала, здесь у тебя все будет иначе.
— Мама, он не хотел меня обидеть, — заявила Шаннон, беря меня под защиту. Синие глаза глянули на меня и тут же обратились на мать. — Это и в самом деле был несчастный случай.
— Сколько раз я слышала от тебя эту фразу? — устало спросила мать. — Шаннон, нечего его выгораживать. Если этот парень издевался над тобой, так и скажи.
— Я не издевался, — возразил я.
— Не издевался он! — одновременно со мной выкрикнула Шаннон.
