Мишеля – и сразу всё пойму по лицу: небось с Мишелем (то есть с Камилем) шоушулеры не играют в дебильные игры с китайскими гороскопами, ему-то наверняка дают полный текст. Камиль уже знает, приехал он получить согласие или отказ…
Лицо Камиля мне ничего не сказало. Оно было светлым – но как-то неопределённо-светлым, холодным. За полгода с нашей цыганской встречи он как будто ещё располнел. На нём был отлично сшитый щёгольский фрак, белоснежный платок. Мне сделалось страшновато: вдруг Оленька всё-таки согласится на предложение?
Я сделал усилие и надел на себя свою новую маску – почувствовал левую щёку расслабленной, правую твёрдой, жёсткой – и заскрипел:
– Давно уже не имели мы удовольствия…
– Я и сам давно не был в Москве, – перебил он, – не отпускали дела. Я вчера только, ночью вернулся из Санкт-Петербурга.
Откажет! Точно она откажет ему, железно, подумал я.
– Я приехал, граф, просить руки вашей сестры.
Я чуть-чуть выкатил правый глаз – и не стал торопиться с ответной репликой. Подержал паузу. Дождался, когда у него в глазах мелькнёт недоумение, скрежетнул:
– Предложение ваше приятно нам… Я его принимаю. Я рад. Но от Ольги Кирилловны самой будет зависеть…
– Я скажу ей, когда буду иметь ваше согласие. Даёте ли вы мне его?
– Да, – сказал я, как должен был по сценарию. – И уверен, что маменька… что графиня Анна Игнатьевна будет рада… весьма. Но ваш батюшка?..
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, согласен в том, что выбирать я имею полное право…
– Сейчас я пришлю вам её.
Это была моя последняя реплика в диалоге с Мишелем. Дуняша меня развернула, и мы поехали к Оле. Путь по коридору в сиреневую гостиную показался мне длинным.
* * *
В гостиной я, к своей великой досаде, увидел маменьку. Они с Олей о чём-то шептались. По сюжету у нас с сестрой была парная сцена.
Но недаром я превратился в чудовище: в прежнем лирическом образе мне было бы трудновато выгнать старушку, а теперь – без проблем. Я сказал просто:
– Мамаша, пойдите к себе.
И мамаша – что бы вы думали? – повиновалась.
На Оленьке было одно из тех платьев, которые я любил, – лёгкое, мягкое, с бледным цветочным узором.
Вот парадокс: моё чудовище всё из себя кривое и изворотливое, а выражаться умеет прямо, берёт быка за рога. Я обратился к Оленьке официально, на «вы»:
– Вы, я думаю, догадались, что князь Мишель приехал сюда не для моих прекрасных глаз. Он делает вам пропозицию. Как, впрочем, уже давно обязался…
– Наши детские отношения не могут быть обязательством ни для князя, ни для меня.
Мы оба шли по сценарию. Но мне было сладко услышать эти Оленькины слова. Она будто бы говорила мне: «Я не хочу уходить. Я хочу остаться дома, с тобой».
Я незаметно кивнул Дуняше: она покатила меня к выходу из гостиной. Это была моя идея, «домашняя заготовка»: произнося свои длинные реплики, я то удалялся от Ольги, то возвращался – словно выписывал вокруг неё лепестки.
– Тем не менее, – продолжил я, – тем не менее князь Долгорукий – это не просто хорошая партия, но блестящая. Пятьдесят тысяч душ, миллионы. Кроме того, человек достойный и благородный…
– И друг ваш? – Она подхватила мою игру с обращениями на «вы».
Я развернулся (точнее, меня развернула Дуняша).
– Друг детства. – Я не то согласился, не то, наоборот, поправил её. – Но всё это не идёт к делу. Больше всего я желал бы, чтобы, принимая решение, вы не смотрели на внешние обстоятельства. Ни на его, ни на наши.
– О чём вы? Я не вполне понимаю…
Я заложил следующий вираж:
– Обстоятельства наши известны. Имение перезаложено и вскоре будет продано на торгах. Мне, вероятно, придётся сесть в яму… Страшного ничего нет. «Яма» сия – исключительно по названию. На деле просто квартира, и даже, кажется, во втором этаже. По воскресениям отпускают домой…
– Если я откажу князю Мишелю, его отец нас оставит в покое? – спросила Оленька в лоб.
Я опять повернулся к ней, стал приближаться:
– Боюсь, это уже не имеет значения. Мы щепка… Ничтожная щепка, попавшая в государственное колесо.
– Мое желание – никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – отбарабанила Оля.
– Вздор, вздор, глупости, – сказал я мягко и взял её за руку. – Пойми, Оленька: твой отказ ничего не изменит. Только представь себе: ты откажешься от своего счастия, а дом всё-таки будет продан, я сяду в яму… Насмешка, не правда ли? А каково будет маменьке, каково будет мне! Ты лишишь нас единственного утешения – что ты устроена. В конце концов, если ты станешь княгинею Долгорукой, у тебя будет возможность нам помогать…
Я вдруг заметил то, чего восемь месяцев с лишним не замечал: в её левом глазу была крапинка. Хрусталик – бледного голубого льдистого цвета, но под зрачком – коричневое вкрапление. Она живая! – подумал я. Настоящая! Мне стало тепло, горячо. Она была очень близко. Я смотрел ей в глаза. Всё постороннее меркло. И пусть. Только мы. Ты и я, Гололобова и Орлов, оло-ло-бо-ло, голо… В одном доме, под одной крышей, я знаю, ты иногда остаёшься здесь на ночь, должны быть уловки, лазейки без камер, чтобы я мог пробраться к тебе или ты ко мне…
– Хорошо, пойду замуж, – внезапно сказала она.
Я не сразу очнулся.
– Подумай. Подумай ещё. – Я немного охрип, это было правильно, хорошо: чудовище волновалось. – В тебе столько жизни. Прожить годы в любви – лучшее счастие женщины. Двадцать лет, тридцать лет прожить с тем, кого выбрало твоё сердце, носить и рожать детей. Но исполнять обязанности жены без любви… Какое это должно быть мучение, какая скверность! Спроси своё сердце: любит ли оно этого человека? Поди и скажи ему: да или нет.
Она встала. Я крикнул вдогонку:
– Да или нет! Да или нет! Да или нет!
11
Оля вышла, а я уставился на иконы (иконы висели везде, в каждой комнате, кроме диванной, ломберной и бальной залы), задвигал губами.
Сколько времени нужно, чтобы ответить «нет»? – думал я. Минута?.. Минута прошла… Две прошло…
Мне было зябко и как-то пусто внутри.
А если она всё-таки уйдёт с ним? И что я? Останусь с маменькой? Невозможно. Не выдержу, сдохну от отвращения. Ни за какие деньги. Уволюсь…
Минут через десять по дому будто бы прошёл ветер. Простучали шаги Мишеля по коридору, хлопнула дверь.
Другие шаги, знакомые, лёгкие – она вбежала в гостиную: глаза мокрые, губы, мне показалось, припухли.
