сосредоточенного в традиционных формах и отраслях экономики, в интересах ускоренной индустриализации; включение России, посредством преобразования финансовой системы, в мировой капиталистический рынок (реформа Витте), широкое привлечение иностранных инвестиций, развитие, кредиты: учреждений, развертывание товарообменных операций с помощью ускоренного роста средств коммуникации; замена основного капитала промышленного производства и повсеместное внедрение машин и механизмов, сокращение доли ручного труда.
К наиболее общим чертам перемен в экономике России не подходи термин «модернизация»: он не несет в себе социального содержания, тогда как речь идет именно об усиленном насаждении капитализма во второй половине XIX в. Преобразование социально-экономического строя представляло собой революционный процесс и вело к слому собственной эволюции традиционных устоев общества.
Из равноправной формы концентрации мелкого производства капитализм превращался в доминанту социально-экономического строя, определявшую общее направление развития хозяйства страны. По данным П. Г Рындзюнского, не менее 56 % кустарей в конце XIX в. превратились в наемных рабочих, эксплуатируемых крупным капиталом в самых примитивных варварских формах[241].
Рост фабричного производства, стимулируемый финансовыми вливаниями правительства, сокращал экономическое пространство кустарной промышленности. Фабрика вытесняла кустаря из производств, посильных для его технических средств. Например, в Московской губернии к началу XX в. почти полностью исчезло кустарное миткалевое ткачество, в то время как в конце 1870-х годов 80 % изготовленной ткани приходилось на крестьянские светелки и избы. В Можайском уезде уже к 1880-м годам количество мелких мастерских уменьшилось вдвое. В Дмитровском уезде количество мелких мастерских сократилось со 158 до 27. По оценке статистика А. В. Погожева, «мелкой промышленности из года в год становится все труднее бороться с механическими фабриками, работающими и дешевле, и быстрее ручных ткачей»[242].
Наступление крупного машинного производства, не являвшегося результатом эволюции мелкой промышленности, опережало естественное движение кустарного производства к концентрации, лишало ее экономической целесообразности. Вытесняемые фабрикой, кустарные промыслы деградировали, их укрупнение лишалось смысла. Интересны в этой связи данные, привезенные М. И. Туган-Барановским[243]:
Число кузниц и рабочих в четырех важнейших центрах гвоздарного промысла в Тверском уезде (в с. Васильевском и Михайловском и дер. Орудово и Яковлево)
Приспосабливаясь к изменившимся условиям, инициатива кустарей устремилась в отрасли ручного труда, не требовавшие концентрации, а следовательно, безопасные с точки зрения конкуренции с крупным производством. Упадок ткачества во Владимирской губернии послужил причиной роста валяльного производства предметов крестьянского обихода. Наряду с исчезновением ряда отраслей кустарного производства в Московской губернии получил распространение патронный промысел (выделка гильз для папирос)[244]. Такое перемещение оказывалось для крестьянских промыслов скорее тупиком, нежели плацдармом для движения вперед.
Подобные же процессы, хотя и в значительно замедленном в силу специфики отрасли темпе, происходили в аграрном секторе экономики. При этом социальный итог был один и тот же: имущественная дифференциация, предоставлявшая возможность укрупнения хозяйства лишь небольшому слою сельского населения, исключительно на буржуазной основе. Если, по замыслу авторов, реформы 1861 г., она призвана была наделить крестьян землей, сохранив за ними статус самостоятельного производителя, то последующая государственная экономическая политика, по оценке Н. Ф. Даниельсона, «была направлена в совершенно противоположную сторону»[245]. Отметив значительное смягчение аграрного кризиса в годы Первой мировой войны, Л. Н. Литошенко на основе данных переписи 1917 г. сделал вывод о том, что не менее 75 % общего числа сельских хозяйств стояли «на грани самостоятельного существования»[246]. Говорить в этой связи о возможности «массового» кооперирования крестьян в дореволюционный период вряд ли корректно.
Капитализация хозяйства, обусловившая консервацию рудиментарных форм экономических отношений и массовое обнищание мелких товаропроизводителей, ослабляла объективную тенденцию появления кооперативных объединений. Наблюдался явный диссонанс роста кооперативного уклада и бурно развивавшегося общественного, идеологического движения в ее поддержку. Недостаток естественной питательной почвы замещался в отечественном кооперативном строительстве идеологизированностью и политизацией.
Вследствие сложившейся так исторической реальности отечественная историография, как правило, не дифференцирует кооперативное движение и собственно кооперацию, составлявшую существо самостоятельного экономического уклада, порожденного эволюцией мелкого производства.
Благодаря усилиям исследователей сложилось определенное конкретно-историческое представление об отечественном кооперативном движении. Оно включало, во-первых, кооперативную идеологию, отражавшую совокупность крестьянских представлений о Правде, Добре, Справедливости и теоретически не осознанных социалистических взглядов, представители которых зачастую отвергали свою приверженность социализму, но вместе с тем, по сути, рассматривали кооперацию как альтернативный капитализму путь развития, а сами кооперативные объединения – как средство борьбы с капиталистической эксплуатацией[247]. Во-вторых, общественно-политическое движение в поддержку кооперации, в котором участвовали различные организации, периодически возникавшие и исчезавшие; оно принимало вид неформальных акций и инициатив общественности, сочувствовавшей кооперативному строительству. В-третьих, организационные структуры кооперативных объединений (областные, губернские и общероссийские союзы, съезды и совещания), созданные по инициативе либо активистов кооперации, либо государства и, как правило, не являвшиеся прямым порождением хозяйственной необходимости для артелей и товариществ. И, наконец, в-четвертых, объединения мелких собственников, созданные усилиями энтузиастов-кооператоров, земств или государства.
Имея в виду всю эту совокупность, можно сказать, что кооперативное движение действительно получило большой размах к концу XIX в. и представляло собой заметную общественно-политическую силу. В. Ф. Тотомианц имел известные основания утверждать, что «ни одно другое общественное движение в России не может сравняться с кооперацией в смысле популярности и мощи»[248]. При этом к собственно кооперации как экономическому укладу эта оценка будет относиться с долей условности. Но трудно говорить о наличии в то время широко развитой кооперации в смысле подлинно народной организации общественного производства.
Тот факт, что расцвет общественно-политического движения сторонников кооперации совпал по времени со становлением капитализма, дал многим историкам основание считать кооперацию продуктом буржуазных отношений, а некоторые из них предприняли попытку определить те черты капитализации, которые способствовали росту артелей и товариществ в России. «Для развития кооперации необходима такая степень развития капитализма, – пишут авторы коллективной монографии о кооперации в 90-х годах XIX в., – когда проявляются определенные факторы. Рабочий класс становится численно значащей силой в стране, его связь с деревней и вообще с земледелием теряется, и он вынужден покупать на рынке все необходимые средства к жизни, попадая в зависимость к торговому посреднику, против всесилия которого он вынужден искать защиту. Капитализм проникает в сельское хозяйство, превращает мелкие крестьянские хозяйства в товарные хозяйства, втягивает их в товарно-денежный оборот страны, превращает товарные операции из случайного явления в решающий фактор деятельности этих хозяйств. Это заставляет крестьянина искать защиты, как от ростовщика, так и от торговца товарами потребительского и хозяйственного (производственного) назначения. Усиливающийся под влиянием капитализма процесс разорения мелких производителей в городе и деревне толкает их на определенные коллективные усилия, могущие в какой-то мере
