ни одному христианскому государю, о том будут говорить, покуда стоит свет, слава и честь затмят собою цену, которая за то могла бы быть заплачена, и она (цена —
Т.Ч.) забудется — будь то и половина вашего королевства». Как сказали, так и сделали. А потом парламент, а потом оплата, а потом на французских псов, с полным отпуском всех грехов тому, кто пустит в ад хотя бы одного из них, или кто будет на этой войне убит (ибо эти слова действуют только на том свете, а на этом нет), а затем прямиком в рай без испытания мук чистилища.
Тогда восстал наш король со всей своей мощью на суше и на море, и император с сильной армией, и испанцы, и папа, и венецианцы, все заедино против короля Франции Людовика[1457]. Папе нужен был только мир в Италии, он только этого и желал. А французы были христиане, и жалко, и большим грехом было лить их кровь. Король французов был христианнейшим королем[1458]. Итак, был заключен мир, и наши англичане, как овцы, вернулись по домам на зиму, оставив шерстку на чужбине, а затем немалое их число, когда они начали искать себе новой одежки дома, было повешено за воровство и разбои.
Причина иронии по Камикоу[1459]
Вскоре после этого Томас Вольфф, кардинал и легат, сильно возжелавший сделаться папою, хотя это явно чересчур для его тайных намерений, решил свести нашего короля и нынешнего короля Франции для того, чтобы заключить длительный мир и дружбу между собою, и это при том, что оба короля и их знать враждовали друг с другом; великие кардиналы и епископы обеих партий могли предать их обоих, и императора, и всех королевских детей к тому же.
Тогда он собрал свиту почтенных людей, облаченных в шелка, в шелковой обуви, с шелковой оторочкой сапог, скорее не мужских, а как носили их матери, а все они были воинами: да-да, я уверен, что их матери постыдились бы столь роскошного и вызывающего костюма. Они шли не объявлять войну, а заключать мир, навечно и еще на один день[1460]. Но, говоря о роскошном одеянии самого нашего господина и его сподручных, можно сказать, что они сошли бы и за двенадцать апостолов. Я готов биться о заклад, что если Петр и Павел увидели их всех вместе, то едва ли поверили бы, что все они или один из них — их духовные преемники, как Фома Неверующий не был готов поверить, что Христос воскрес.
Когда всё, что наметил Томас Вольфф, было завершено между королем Франции и нашим, тогда прелаты обеих сторон внесли свою лепту против возможностей и отвергли вспомоществования ото всех невзгод. Тогда истинно почтенный отец в Господе Томас Вольфф, кардинал и легат хотел сходить и узреть молодого императора, недавно избранного на трон, и тайно побеседовать с некоторыми из его священнослужителей. Он отправился в Брюгге, что во Фландрии, где его приняли с большими почестями, как то подобало мощному столпу церкви Христовой, его поприветствовали на въезде в город радостными словами следующего содержания: “Здравствуй, король твоего короля и своего королевства”[1461]. И хотя никогда не было большой вражды между императором и французским королем, всё же господин кардинал выторговал себе благорасположение их обоих и, в конечном счете, привел императора к его королевской милости, с большой помпой и великой любовью и дружбою, выказываемыми с обеих сторон, так что один человек изумился тому и спросил старого епископа Дарема (Deram): «Как может такое быть, что мы были так обходительны с императором после прочного и продолжительного мира между нами и французами, при том, что император и король Франции — заклятые враги». Мой господин ответил: «Жалко, что ты всего не знаешь». Но он сказал, что была какая-то тайна, о которой мало кто знал. Да, конечно, у них были тайны все эти 800 лет, о которых подозревали миряне, но мало кто выведал их, кроме некоторых Иуд, которые ради наживы съякшались с ними, предавая своего короля и всех прочих.
Тогда нам было все равно и мы молчали, а император тягался с французским королем, и Фердинанд, брат императора, вырвал Милан из рук французов, а император — Турне — наше великое завоевание, да к тому же после того, как нам во столько встало выстроить там замок! Мы сдали его назад французам в надежде и предвкушении свадьбы между их дофином и нашей принцессой[1462].
Низвержение кардинала Волей
По поводу кардинальского низвержения у меня много мыслей. Во-первых, я никогда не слышал и не читал, чтобы человек, бывший таким предателем и изменником, подвергся такой легкой смерти. Потом естественное расположение и наклонность человека, как и его основное усердие, да и всё его везение и внутренняя радость всегда должны были возбуждать такой ангельский ум (как мой господин из Линкольна имел обыкновение хвалить его) на подобные ходы и комбинации в целях обмануть всех людей и всячески связать весь свет, но и это ничего более, кроме как его обычный финт. Так что, когда Бог обрушил на него его же собственное зло, он не знал иного выхода (ибо император председал надо всей кардинальской изменою, а французские дети могли и не вернуться домой, да и способом колдовства он заранее вычислил, что это должен был для него быть сногсшибательный год), как измена, которую он замыслил против императора и многих других, кого он отвел от народа, дабы против него не восстали. Тогда он удумал обвести судьбу своими уловками и встал под знамя (как доказал ход трагедии), и сел в своем кабинете, чтобы дальше руководить и противостоять Богу, как он это уже давно делал, главнейший изо всех приспешников папы не менее искусен своего Хозяина во лжи, притворстве и двуличии, щенок, не сильно отличный от выходцев из его пекла, главный из тех, кто, обманул его королевскую милость, к которому он взывал в подтверждение своих убеждений, говоря, например: «Если то угодно вашей милости, Мор ученый человек, и знает обо всем; а также мирянин, потому он ничего не может отрицать, но согласится с каждой вашей частностью. Таковой секретарь (Мор — Т.Ч.) заслужил похвалы писанием против Мартина (Лютера — Т.Ч.), а также — против «Послушания» и «Маммоны», стал защитником чистилища и написал против заступничества за нищих и бродяг[1463].
И затем, чтобы ослепить этим мир, были подняты многие раздоры: кардинал не мог говорить с его королевской
