Альбрехт работал в 1508–1512 годах[792], кажутся очень жесткими. Джорджониевский воздух, который он научился изображать кистью, в гравюрах передать не удавалось. Ища выход, Дюрер делает в 1512 году несколько гравюр сухой иглой[793] и приходит к выводу, что иллюзия воздушности возникает только на таких листах, где нет сильных контрастов тона. Теперь его гравюры, строящиеся на градациях серых тонов, кажутся отлитыми из серебра. Этот эффект возникает благодаря использованию штриховой «ткани» самых разных «сортов» – с толстым и тонким, редким и плотным, прямым и волнистым, сплошным и прерывистым штрихом, положенным в один, два, три слоя.
В такой технике выполнены в 1513–1514 годах прекраснейшие гравюры Дюрера, издавна называемые «ма́стерскими»: «Рыцарь, смерть и дьявол»[794], «Святой Иероним в келье»[795] и «Меланхолия I»[796].
Это был год тяжелой болезни и смерти его матери. О том, что творилось в душе художника, начиная с апреля 1513 и до мая 1514 года, когда Барбары не стало, можно судить по ее портрету, нарисованному Дюрером за два месяца до ее кончины (работа датирована самим мастером 19 марта 1514 года). Рисунок сделан углем – материалом, свойства которого противоположны технике резцовой гравюры. Мягкая палочка древесного угля хороша для рисунков большого размера, быстрых и не чересчур подробных. Она дает бархатистые контуры и позволяет покрывать большие поверхности размашистой штриховкой, а когда надо передать более тонкие изгибы формы, штриховку растирают тампоном или просто пальцами и получают нежные матовые полутени. Если гравюра, как и рисунок пером или серебряным штифтом, состоит из множества отдельных штрихов, из-под которых бьет отраженный бумагой свет, создающий впечатление, будто форма растет изнутри и держится внутренним напряжением, то в рисунке углем непрерывные тональные переходы так приглушают свечение фона, что изображаемый предмет, кажется, принимает форму от усилий, приложенных к нему извне. Если подчас и уместно говорить, что рисовальщик «лепит форму», так это когда он работает углем. Это качество, иногда называемое «пластичностью» рисунка, дает впечатляющий эффект в работе над портретами в натуральную величину.
Альбрехт Дюрер. Взятие под стражу. Лист 2 из «Малых Страстей». 1508
Альбрехт Дюрер. Взятие под стражу. Лист 11 из «Малых Страстей». 1509
Альбрехт Дюрер. Взятие под стражу. Лист 3 из «Больших Страстей». 1510
Ни один из Дюреровых портретов не выражает такого глубокого и полного ви́дения человеческой судьбы, как этот большой портрет Барбары. Альбрехт опасается, что каждый день может оказаться для нее последним. Страшно видеть, как день ото дня заостряются до неузнаваемости черты родного лица, когда-то жизнерадостного и привлекательного.
Усадив старуху перед собой, он отводит ей за плечо край платка, обнажая едва прикрытое дряблой кожей сцепление сухожилий, некогда бывшее стройной шеей. Она глядит исподлобья немигающими косящими глазами, безразличными ко всему окружающему. Ее взгляду отдана узкая полоска пространства, за которой изображение обрывается. Кажется, она вглядывается в нечто запредельное, неизобразимое. В глазах самоотверженная покорность Богу, пославшему ей тяжелые испытания – нескончаемые семейные заботы, постоянно стоящую на пороге нужду, болезни. В шестьдесят три года ей невмоготу нести бремя этой жизни. Изнуренным телом медленно овладевает смерть.
Вдовий платок окаймляет лицо уныло текущими линиями. Резкая вертикаль на его изнанке на уровне глаз так и клонит голову вниз. Вся нижняя часть лица вовлечена в этот скорбный мотив. Длинный, нависший над поджатыми губами нос, соединенный глубокой складкой с опущенным уголком рта, от которого расходятся вниз морщины, – все это складывается в горькую ухмылку, в молчаливое признание собственной беспомощности. Вокруг рта еще трепещет жизнь, а рядом проступают наружу мертвенные, окаменело-шершавые выпуклости скулы и челюсти.
Альбрехт Дюрер. Рыцарь, смерть и дьявол. 1513
Альбрехт Дюрер. Святой Иероним в келье. 1514
Альбрехт Дюрер. Меланхолия I. 1514
Но наперекор мертвящей тяжести Барбара еще силится держать голову напряжением выпученных глаз, вздернутых бровей, страдальчески наморщенного лба. Трудно найти в мировом искусстве другой портрет, наполненный таким противоборством жизни и смерти. Когда телом овладевает смерть, человек еще способен жить духом. («Мы живем одним только духом. Остальное принадлежит смерти», – выгравирует Дюрер через несколько лет на портрете одного из своих друзей.)
Как ни печален прощальный портрет матери, в нем чувствуешь никогда не оставлявшее Альбрехта любопытство ко всему необыкновенному, удивительному, устрашающему. Сыновья любовь не превозмогает беспощадную правдивость исследователя, а исследовательский интерес неотделим от художественного. На лице его матери природа проводит страшный урок анатомии, демонстрируя строение и взаимосвязь костяка, мышечных тканей и кожных покровов, не обходя вниманием кровеносные сосуды, выступившие на виске и под глазом. Лицо, обезображенное старостью и болезнями, несравненно выразительнее молодого, пышущего здоровьем. Какая богатая светотень! Какой благодатный сюжет для рисунка углем!
Альбрехт одновременно и страшится этого лица, и боится расстаться с ним, пытливо выявляет в нем знаки близкого конца и изумляется прозрачности его строения. Он рисует, словно бы в последний раз ощупывая лицо матери пальцами, помнящими далекие детские прикосновения, и узнаёт в нем то, чего уже никто, кроме него, не видит и не помнит. И вот возникает произведение, открывающее совершенно новую область в искусстве: ведь до Дюрера старость показывали правдиво только в аллегориях суеты сует, смерти или зла. Прощание с уходящим из жизни любимым человеком впервые становится художественной темой.
«…И мертвая, она выглядела еще милее, чем когда она была еще жива» – этими словами Альбрехт заканчивает описание последнего часа Барбары в своей «памятной книжке». «И я не в силах воздать ей достаточной хвалы и описать все ее добрые дела и милосердие, которое она выказывала каждому. Эта моя благочестивая мать родила и воспитала восемнадцать детей; она часто болела чумой и многими другими тяжелыми и странными болезнями; и она прошла через большую бедность, испытала насмешки, пренебрежение, презрительные слова, много страха и неприязни, но она не стала мстительной. 〈…〉 И она сильно боялась смерти, но говорила, что не боится предстать перед Богом. Она тяжело
