Я признаю, что в данном случае я поступил некорректно, но, господа, я должен сказать, что, кроме наказа, кроме письменных регламентов, я знаю еще другой регламент — это моя совесть. Я считаю, что если предо мною в Государственной думе, от кого бы то ни было, будь то от правительства или будь то от кого-либо из членов Государственной думы, падет искра, от которой может вспыхнуть пожар, я считаю своим долгом, вопреки регламенту, эту искру потушить. Если мне удалось это сделать, то я не буду об этом забывать и до последних дней моей жизни буду вспоминать об этом с удовольствием, а не с раскаянием».
На этом все дело и кончилось. Я не принимал в ликвидации его никакого участия и ни с кем, кроме П. А. Столыпина, никаких объяснений не вел. В Совете министров, искренно или не искренно, меня не только никто не осуждал, но все говорили в один голос, что я был глубоко прав по существу, хотя я совершенно уверен, что за моею спиною говорили совершенно иное. Государя я видел только неделю спустя после этого события. Он говорил об этом в совершенно шутливом тоне, осуждая Хомякова и вполне, видимо, одобряя меня за прямое заявление протеста против явной попытки, со стороны оппозиции, проделать и в Думе третьего созыва то, что происходило каждый божий день в первых двух думах. Был ли государь на самом деле доволен моим выступлением или отнесся к нему безразлично, — это трудно сказать, но, во всяком случае, ни малейшего неудовольствия мне он не выразил ни непосредственно после этого инцидента, ни когда-либо впоследствии, до самого моего ухода. Досужие истолкователи наших внутренних событий сочинили, однако, вскоре, что я сделал мое сенсационное заявление чуть ли не по прямому приказу государя или, во всяком случае, зная, что этим я ему угожу, но все это лишено всякого смысла, потому что сам по себе инцидент, — если называть им мое заявление, — был вызван исключительно выступлением Милюкова, который демонстративно и в несомненно искусственно приподнятом тоне почти закричал: «Мы требуем парламентской следственной комиссии», на что я и сделал мое возражение.
У Хомякова не осталось от этого инцидента, по-видимому, тоже никакого недружелюбного ко мне осадка. Мы не виделись с ним после 24 апреля вплоть до 7 мая, когда поехали вместе в Царское Село, в день рождения императрицы Александры Федоровны, и он самым благодушным образом шутил над нашим «турниром великодушия», как назвал он свои два выступления в Думе. Да и в самой Думе все очень скоро улеглось, и долгое время никто не напоминал мне о происшедшем, и уже гораздо позже стали возвращаться в репликах мне мои обычные противники к моему выражению, спрашивая меня язвительно о том, есть ли у нас парламент или нет.
Глава II
Рассмотрение отдельных смет на 1908 год. — Председатель Бюджетной комиссии профессор Алексеенко. — Мои оппоненты: слева и справа. — Взаимоотношения отдельных групп в Государственном совете. — Законопроект о постройке Амурской железной дороги. — Экономическое и стратегическое значение дороги. — Принятие законопроекта Думой и Государственным советом при непримиримой оппозиции графа Витте. — Моя поездка в Гамбург. — Свидание с Нетцлиным. — Смерть дочери Плеске
Весь май и половина июня, до 18-го числа, ушли на очень тягостную для меня работу по рассмотрению заключений бюджетной комиссии по отдельным сметам Министерства финансов. Этой работе предшествовала не менее утомительная, но зато гораздо более продуктивная работа в Бюджетной комиссии. В ней не было длинных речей, не присутствовала публика, не велось и пристрастной кампании в печати, все еще не уставшей в известной ее части вести борьбу с правительством, невзирая на то, что победа всегда оставалась за последним, и работа имела характер чисто деловой. Часто даже и нападок на правительство почти не было, а с внешней стороны все держались чрезвычайно корректно и даже предупредительно лично в отношении меня, а председатель Бюджетной комиссии Алексеенко, считавший себя большим знатоком бюджета и финансовой науки, всегда был утонченно вежлив со мною. Мы расходились после наших многочисленных совместных занятий в самом благодушном настроении, и почти никогда не оставалось между нами несоглашенных противоречий. Это не мешало, однако, потом, при изложении им докладов, оставлять место отдельным несогласиям и вносить в общее собрание Думы немалое количество подводных камней, очевидно, для того, чтобы дать отдельным докладчикам проявить их критическое отношение, правда, не всегда с большим для них конечным успехом.
Таким отношением к делу и лично ко мне отличались, конечно, по преимуществу, депутаты с левых скамей, и в числе их всегда был, разумеется, мой присяжный оппонент, делавший, так сказать, на мне свою политическую карьеру в кадетской партии и в Думе третьего созыва, как пытался он выдвигаться и раньше, еще в своей земской деятельности в Воронежской губернии, — Шингарев. К нему присоединялся очень часто другой кадет, гордо носивший звание «профессора», хотя он был только начинающим приват-доцентом Томского политехнического института, — Некрасов.
Я упомянул уже, что ему принадлежит, несомненно, главная заслуга в развращении железнодорожных служащих и разрушении служебной дисциплины среди них в начале Февральской революции. По думской работе он специализировался на критике сметы по расходам на приплате по Китайско-Восточной железной дороге, и в эту критику он вносил всегда, при совершенно приличной внешней форме, самую безудержную демагогию и неприкрашенное извращение истины, рассчитанное только на то, чтобы через печать и собиравшуюся всегда послушать его публику дискредитировать правительство.
Его мало смущало то, что в думском голосовании он всегда оставался в меньшинстве, что все его предложения, а иногда и праздная критика, не сопровождавшаяся никаким реальным предложением о сокращении расходов, оставались без всякого результата, и правительство выходило всегда с полною моральною и фактическою победою. Его это нисколько не смущало, потому что каждый раз после его выступления газета «Речь» на другой день посвящала ему хвалебную статью, расписывая, в какое трудное положение было поставлено вчера правительство и насколько одно лишь дружное голосование заранее обеспеченного большинства вывело его из такого положения. Прилагал время от времени свою руку к «разделыванию правительства под орех» — как говорили в кулуарах Думы, — и упомянутый мною ранее депутат Аджемов, адвокат по профессии, несомненно способный и даровитый человек, выступавший, однако, не по какому-либо определенному вопросу, более или менее ему известному, а
