нее, окажется совершенно недопустимым, так как в этом случае охрана неприкосновенности закона будет исходить не от правительства, а от верхней палаты, что создаст и ложное положение для правительства перед верховною властью.
После всех соображений, высказанных в этом направлении, в которых равное участие приняли как министр юстиции Щегловитов, особенно настойчиво доказывавший недопустимость какого-либо компромисса для исполнения желания Думы, так и прочие министры, не исключая и меня, развивавшего ту же точку зрения, — Столыпин без колебания присоединился к нам, а Извольский уже и раньше отступил от своего взгляда, заявив, что он смотрел не на букву нашего закона, а больше на образцы конституций других государств, к которым, несомненно, со временем присоединимся и мы. Совет единогласно решил возражать в общем собрании Думы против заключения Бюджетной комиссии.
По моему предложению, Совет решил довести о принятом решении до сведения государя, не составляя об этом особого журнала, как предложил я, чтобы не вводить в обычай беспокоить государя принимаемыми Советом решениями в форме предварительных постановлений, основанных на заключениях Думы, не ставших еще официально заявленными, но в то же время довести до его сведения о существенной важности возникшего предположения и об отношении к нему правительства.
Неделю спустя, в следующем заседании, Столыпин передал нам, что он подробно ознакомил государя с принятым Советом решением. Государь особенно внимательно выслушал все доводы и сказал ему, что вполне разделяет наше заключение и очень рад тому, что мы заранее разъяснили ему этот вопрос, который, разумеется, не остался бы единичною попыткою расширить права Думы, чего следует вообще избегать, так как не компромиссами и уступками создается устойчивое положение в стране. У Столыпина осталось даже впечатление, что государь был уже извещен с чьей-то стороны о думском предположении и ему, видимо, было приятно узнать, что такой же взгляд вынесен и правительством.
Тут же генерал Шауфус обратился к Столыпину с просьбой освободить его от заявления в Думе о взгляде правительства, так как он убедился в своей полной неспособности убеждать Думу в сложных и спорных делах, и просил поручить эту обязанность мне, сказав, что «дело касается смет» и никто лучше меня не справится с этим вопросом.
Столыпин попробовал было убеждать его не настаивать на своем отказе, но Шауфус оставался непреклонен и даже сказал «неужели же и сами вы, Петр Аркадьевич, не видите, что вам нужен другой сотрудник по ведомству путей сообщения». Чтобы положить конец довольно тягостному положению, Столыпин спросил меня, принимаю ли я на себя «чужое» дело, и, получив мое согласие, закончил наши прения.
Я был далек в эту минуту от мысли, что этому, казалось, простому и ясному вопросу было суждено разгореться до крупного инцидента и остаться особенно неблагоприятным привеском к моей личности на долгие годы, с отражением его много лет спустя, даже в эмиграции, как доказательство моего особенно неблагоприятного отношения к идее народного представительства, чего на самом деле у меня никогда не было.
Настало 24 апреля. Дума приступила к рассмотрению заключения Бюджетной комиссии по смете управления казенных железных дорог.
Изложенное в форме перехода к очередным делам предложение это было облечено в крайне неудачную и очень туманную форму, не дававшую даже ясного представления о том, какую именно комиссию желала бы образовать Государственная дума, каковы должны быть, по мысли авторов, пределы ее полномочий, какой состав ее отвечал бы всего более думским пожеланиям. Поэтому прения открылись целым рядом соображений, высказанных по существу вопроса о дефицитности нашего железнодорожного дела, в особенности на казенной рельсовой сети, и целый ряд ораторов стал рассматривать этот вопрос, каждый со своей точки зрения, внося самые разнообразные обоснования этой убыточности и предлагая столь же разнообразные способы врачевания их.
Не остались вне обсуждения и соображения о желательном составе комиссии, и несколько ораторов прямо указывали на необходимость привлечь к этому делу членов законодательных палат, сведущих в железнодорожном вопросе, но по вопросу о способе образования комиссии и пределах ее прав и полномочий как-то все ходили, что называется, кругом да около, не выражая ясно своего мнения до той минуты, как П. Н. Милюков, не прося даже слова, а со своего места, резко отчеканивая каждое из сказанных им немногих слов, сказал: «Я постараюсь яснее определить наше желание, — мы считаем необходимым образом создать парламентскую (с ударением на букве „е“) комиссию по расследованию причин убыточности нашего казенного железнодорожного хозяйства, которая одна в состоянии выполнить с успехом это сложное дело».
Вся левая половина покрыла слова Милюкова громкими рукоплесканиями. С правых скамей начали слышаться неодобрительные возгласы, и отдельные депутаты с любопытством поглядывали на меня, сидевшего в одиночестве на министерских местах. Из их среды попросил слова член Думы граф Бобринский 2-й. Он поднялся на кафедру и обратился ко мне со словами прямого вызова о том, как относится ко всем высказанным предположениям правительство, находит ли оно желательным и возможным образовать такую комиссию, с какими правами и в каком именно порядке, объяснив при этом, что для многих членов Государственной думы далеко не безразлично, будет ли протекать поднятый вопрос в полном согласии между правительством и законодательными палатами или же встретит он какие-либо осложнения в порядке своего осуществления?
О таком запросе я не был предупрежден, и даже о нем не было слышно ничего и из думских кулуаров, суждения которых всегда доходили до сведения правительства даже по делам, гораздо менее важным.
Был ли предупрежден об этом лично Столыпин, к которому в ту пору часто заглядывали многие депутаты, именно из правой половины Думы, я также не знаю и могу только удостоверить, что до меня не доходило никакого слуха о состоявшемся сговоре между правыми и П. А. Столыпиным, о чем потом ходили упорные слухи. Я думаю, что и надобности в этом никакой не было, потому что и без такого вызова я выступил бы с заявлением об отношении правительства к возникшему предположению, как это и было решено Советом.
Я выжидал только наиболее подходящего момента, чтобы просить слова, когда достаточно выяснится неопределенная позиция самой Думы, очевидно не успевшей договориться в своей среде или не желавшей создавать какого-либо конфликта с правительством. Во всяком случае, я в точности заявляю, что между мною и Бобринским никакого сговора не было и что версия, быстро распространившаяся в Думе после возникшего
