– до сих пор, а ты? Мм. Они были такие вкусные! Патрик… Финна… И этот – кудрявый – с тонкими косточками, аппетитно хрустящими на зубах… Ты не застала, как он плакал? Кажется, его звали Кашфиэль. Он был последним из тех десятерых, я затолкал ему несколько лилий в горло, и когда взрезал его ножом, лепестки выпадали наружу… Очень красиво.
Я изо всех сил пыталась дышать ровно.
Но мое сердце застряло в груди, слезы наворачивались на глаза, а в ноздрях появился тошнотворный запах цветов и благовоний. Мне чудилось, будто я вижу своих друзей. Они стояли за плечами горфуса – истерзанные, окровавленные, и их прозрачные лики были полны страдания. Я невольно дернулась, но Лорч сжал руку на моем плече, не давая шевельнуться. Его аккуратные овальные ногти заострились, впиваясь мне в кожу.
– Тщщщ… – успокаивающе шепнул он, приближая ко мне хищное лицо. – Ты же сама завела эту тему, дорогая, отчего ты теперь дрожишь? Если же ты про моих пленных рёххов, то их я не убиваю: они недостойны этого дара. Зачем? Чтобы они просто вышли обратно в мир духов? О нет, так не пойдет. Тут надо знать золотую середину пыток: чтобы им было больно, по-настоящему, обновляюще, растягивающе момент до бесконечности, но чтобы сердце не останавливалось – ни за что!.. Они, знаешь ли, разозлили меня в свое время. Каждый из них. Я рад, что теперь у меня наконец-то есть инструмент – их новоприобретенные тела, – чтобы помочь им понять, как они заблуждались, и искренне попросить у меня прощения.
Боги-хранители.
Горфус – действительно настоящий психопат. У таких в голове – и неважно, голова это человека или рёхха, – что-то просто перекошено. Это непоправимо, их не переделаешь, если ты столкнулся с таким – надо бежать, сразу, без оглядки, если дорога жизнь. Не геройствовать.
Но и остановить их кто-то должен… Сегодня «кого-то» играем мы вчетвером. Я собрала волю в кулак и постаралась не думать о когтистых пальцах на своем плече.
– Ты ведь понимаешь, что пытаешь не столько рёххов, сколько ни в чем не повинных людей? – жестко спросила я. – Тех, кто не имеет к тебе никакого отношения?
– Что поделать! Когда ты солнце, ты не выбираешь, кому светить, – горфус пожал плечами. – Ты ведь тоже не имела ко мне никакого отношения, Джеремия Барк, но теперь я – твой бог. Все твои желания связаны только со мной. Вот и получается, что иногда мы благодетельствуем случайно.
Я подумала, что ослышалась.
– Прости, что? – мой голос понизился до рыка. – Мой бог? Да ты ублюдок, убивший моих друзей. Все, что я хочу, – это уничтожить тебя так надежно, чтобы тебя просто больше не существовало!
– Хм. Как и многие люди, ты не хочешь видеть факты, – горфус улыбнулся. – Правда состоит в том, что тебя нет без меня, Джеремия Барк. Ведь это я создал тебя. Твои мысли, страхи, надежды, все, что определяет тебя как личность – даже имя твое! – родились в ту ночь в Зайверино, когда я по воле судьбы наградил тебя своим вниманием. Чего ты боишься? Меня. Чего страстно желаешь? Свободы от меня. О ком ты думаешь каждую ночь, кого видишь во сне? Меня. Благодаря кому ты встретила вора? А пэйярту? Более того, ведь Белый Лис, столь близкий тебе, – всего лишь слабая пародия на меня, жалкий рёхх с обломанными клыками… Я – центр твоей вселенной. Не станет меня – и тебе незачем будет жить. Именно я подарил тебе главную драму, твой характер, судьбу и урок. Это я сделал тебя тобой: трагической, потерянной и потому такой интересной фигурой… Ты – мое лучшее творение в этом смертном мире.
Закончив, сенатор приподнял бровь и низко, тепло рассмеялся. От этого смеха что-то внутри меня сломалось. Ночное небо над нами безнадежно набухло тучами, они тихо рокотали, воздух наполнился духотой, предшествующей грозе. Голова у меня шла кругом. Я попробовала отодвинуться. Лорч не дал.
Страшнее всего было то, что я понимала, о чем он говорит.
В Джинглберри я сама думала об этом. Что горфус – как порог, за который я не могу заглянуть. Все эти годы я не мечтала ни о чем, кроме как об избавлении от врага. Я проживала сумрачный черновик своей жизни, отказываясь подумать о чистовике, потому что видела тень, стоящую у меня за плечами.
Возможно, когда все будет кончено, со мной случится то же, что бывает с преступниками, вышедшими из тюрьмы после долгого заключения, – они изо всех сил стремятся обратно: для них нет жизни без беды. Нет жизни без состояния жертвы, без страданий, без страха. Они разучились быть свободными.
Как и я.
– Я вижу, что ты понимаешь, дорогая, – томно прошептал сенатор. Его желтые глаза светились от удовольствия. – Вся эта бархатная темнота, горькие ундиньи глаза с поволокой, невысказанная притягательность сломанного существа, страсть к древним книгам в попытках разгадать шифр, оставленный мной на твоей спине, – все, что составляет прелесть твоей личности, подарено мной. Благодаря мне твое второе имя – Трагедия, Джерри. Я нарекаю тебя так.
И вдруг меня прошибло странным осознанием… Да, в словах горфуса о моей личности была правда, но это была не вся правда.
Другая ее часть заключалась в том, что я и раньше была такой. Я распахнула сердце трагедиям давным-давно, еще до Зайверино. Меня изначально привлекал такой путь – терново-колючий, полный иллюзий, дурмана, отчаянной энтропии, пыльных книг и сладостного падения.
Для нормальных людей страдание – это лишь указатель на ту сферу жизни, которую им надо изменить. Просто знак неполадки, помогающий не сбиться с пути к счастью. Но я видела в страданиях достоинство, и это было и до Зайверино. Именно из-за этой тяги к драме я поступила в университет Селесты.
Ты говоришь: бархатная темнота, горфус? Да, безусловно. А чего еще ждать от человека, выросшего на древних поэмах и песнях, в которых герой всегда обречен, а катарсис достигается потерей, разрядкой через рыдание? Я изначально была такой – мрачной, влюбленной в запах пыли и дыма, слишком долгое время проводившей в компании мертвых языков и мертвых поэтов.
Да, сейчас эта бархатная темнота составляет сто процентов моей личности. Но из них только часть родилась из-за горфуса, а остальные со мной давно.
Это не ты меня создал, ублюдок. Это я создала себя в том жанре, который мне близок, а тебе просто разрешила сыграть роль в моей пьесе.
Избавившись от врага, я потеряю лишь часть моей самости, а не всё. Я отстрою ее
