— Он был пьян?
— Нет, — пожалуй, это единственное, в чем я не сомневаюсь. — Важная сделка. Принял успокоительное для уверенности. На способность к вождению влияния никакого.
— Тогда — несчастный случай?
— Или подстава, — голос звучит резко. Злюсь, но вовсе не на собеседника. — Я думаю, что папу подставили.
— А ты уверен, что он жив?
— Полковник сказал, что жив, — взгляд Кесседи более чем красноречив. — Райан, — не выдерживаю, — что ты хочешь услышать?! Что я понятия не имею? Что мне было легче поверить СБ на слово и иметь хоть какую-то надежду и цель? — отворачиваюсь, понижаю голос. — Знаю, что он может быть давно мертв. Но когда я узнаю это наверняка, точно сломаюсь.
Никогда и ни с кем мне не приходилось раскрываться настолько. Не знаю, что на меня нашло. Какое дело может быть Райану до того, сломаюсь я или нет.
Еще расплачься у него на плече… Заткнись, Кэм!
— Ну что, попробуем? — вдруг спрашивает Кесседи.
Так резко вскидываю голову, что в шее что-то хрустит.
— Ты серьезно?
Уже привычная кривоватая улыбка.
— Вроде бы не шучу.
— А они? — бросаю взгляд на соседний барак.
— А им лучше знать поменьше. Как думаешь, зачем Коэн тащил их с собой?
— Смертники, — отвечаю, не сомневаясь. Иначе как объяснить, что в прошлый раз он вернулся один.
— Вот именно, — кивает Райан. — Если бы Коэн остался жив, они все были бы не жильцы. Мы можем хотя бы попробовать.
В горле ком. Сглатываю. Мы… Это “мы” звучит непривычно. Маняще и неправильно одновременно.
Кесседи протягивает руку.
— Ну что, умник, влипать, так влипать? Рискнем?
Протягиваю руку в ответ. Ладонь Райана сухая и теплая. Рукопожатие крепкое. Моя — предательски дрожит.
Почему-то так и казалось, что у Кесседи теплые руки. Руки потомственного хирурга с тонкими пальцами. Тоска по касанию… Внутри что-то ёкает. Где-то в районе солнечного сплетения. Торопливо убираю руки в карманы.
— Рискнем, — бормочу, опуская голову и прячась за козырьком. Не хватало ему еще увидеть покрасневшие щеки.
***
С Питом договариваемся, что он уходит и сообщает СБ о случившемся. Они проследят за нашим передвижением. А когда подойдем ближе к границе, на нас снова выйдут, и только после этого мы подадим сигнал сообщникам Коэна.
Питер больше кивает, откровенно побаиваясь Кесседи. На меня поглядывает, скорее, с сочувствием, мол, в обществе какого человека мне приходится находиться. Знал бы ты, Пит, что Райан — лучшее, что случилось со мной за эти четыре года.
Связной уходит, прихрамывая. Мы, не сговариваясь, провожаем его взглядом, а потом плетемся в барак.
Снег и не думает останавливаться. Следы часовой давности уже занесены. Канава, где покоятся тела Коэна и Фила, постепенно наполняется, и скоро не останется ни намека на то, что в ней что-то спрятано.
Со временем Питер напутал, как и со всем остальным. Прошло уже больше часа, а Проклятые по-прежнему спят. Даже Попс, которого “успокоили” первым. Райан обходит всех, проверяет пульс.
— Нормально, — сообщает с облегчением в голосе. Плечи устало опускаются. Осматривается. — Давай еще один костер разведем, что ли?
Киваю, соглашаясь. Прежний костер почти прогорел. В помещении холодно. Ежусь и иду искать материал для растопки. Райан подбрасывает дощечки в едва тлеющий огонь.
Нахожу в соседней комнате куски поломанного стула, приволакиваю, размещаю на свободном месте. Кесседи достает из своего рюкзака остатки книги, кидает мне. Ловлю, разжигаю огонь.
— Почему они приняли Коэна? — спрашиваю, стоя на коленях у нового костра и подкладывая бумагу под деревяшку. — Они любили и уважали Джека, а потом — раз! — и “Да здравствует король!”?
— Поединок, — откликается Райан, уже успевший, заново разжечь пламя. — Фред вызвал главаря банды на поединок и победил. Законы Нижнего мира. Его право на главенство было неоспоримо. По их меркам.
— И они так же примут тебя? — поднимаюсь с пола. Любуюсь своей работой. Отхожу, беру свое одеяло и подтаскиваю к огню.
— Угу, — Кесседи устраивается неподалеку. Садится, согнув ноги в коленях и обхватив их руками. — Если скажу, что был поединок.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И скажешь.
— Скажу, — барабанит пальцами по штанине. — Куда мне деваться.
Вздыхаю с облегчением. Правильно. Меньше знают, крепче спят. Кстати о сне.
— Как думаешь, они еще долго? — указываю подбородком на спящих. Неосознанно копирую позу Райана.
— Да пусть себе, — отвечает. — По мне, чем дольше, тем лучше. Снег валит, некуда торопиться.
Бросаю взгляд на выход. Самые бойкие снежинки залетают в щель. У двери намечается сугроб. Райан прав, торопиться некуда. Все, что могло сегодня случиться, уже произошло.
Чувствую страшную усталость. Поспать бы. Зеваю.
— Спи, — замечает Кесседи мое состояние. — Я точно не усну, так что подежурю.
— Угу, — бормочу. Хотя следовало бы поблагодарить.
Укладываюсь и мгновенно проваливаюсь в сон. Без кошмаров.
29.
Девочка стремительно взбегает по ступеням крыльца. Распахивает дверь. Бросает школьную сумку у порога и мчится наверх по лестнице.
— Милая, все в порядке?! — кричит мама из комнаты.
— Все хорошо! — откликается девочка на бегу. На глаза рвутся непрошенные слезы. Она всхлипывает и упрямо вытирает их рукавом. — Все замечательно. Лучше всех, — бормочет уже себе под нос.
В комнате прохладно. Окна приоткрыты. Легкий ветерок колышет тюль в мелких бабочках и цветах. Девочка не любит духоту, но сейчас ей холодно. Подбегает к окну и с грохотом захлопывает раму. Холодно и обидно.
— Дорогая, — мать поднимается наверх и деликатно стучит в дверь, — могу я войти?
— Нет! — девочка плюхается на кровать, пинает плюшевого медведя, попавшего под руку.
— Хм… — повисает пауза. — Хорошо, — мама не настаивает. — Я ухожу, но если захочешь поговорить, ты же знаешь, я всегда выслушаю.
Девочка опять всхлипывает. Она не хочет говорить. Она ничего не хочет. Разве что провалиться сквозь землю. Но когда слышит удаляющиеся шаги на лестнице, вскакивает, распахивает дверь.
— Маааам! Не уходи!
Женщина останавливается. Разворачивается. Поднимается обратно.
— Ну и что происходит? — спрашивает строго, скрестив руки на груди. — А, юная леди? Почему истерика?
Девочка шмыгает носом. Садится на кровать, впившись пальцами в покрывало, и отворачивается.
— Шон пригласил Кимберли на бал.
Мать прикрывает дверь. Подходит. Садится рядом. Обнимает за плечи. Девочка упрямо дергает плечом, сбрасывая руку.
— Тебе, правда, так нравится этот мальчик?
— Нравится, — заявляет девочка уверенно. Она и сама не знает, с чего ей сдался этот Шон. Но ей хотелось, чтобы он пригласил на бал именно ее, а не выскочку Кимберли Свон.
— Ты же сама говорила, что и словом с ним не перемолвилась, — мягко напоминает мама.
— Зато Ким разливается соловьем, — бурчит зло.
— Ну, может быть, она ему на самом деле нравится…
— А я? — девочка вскидывает голову. — А я? Как же я?
Мать снисходительно улыбается.
— А ты понравишься другому мальчику, — ласково проводит по волосам, недавно коротко остриженным и потому торчащим в разные стороны. — А другой мальчик понравится тебе. И это будет по-настоящему.
Девочка некоторое время молчит. Да как мальчишка может понравиться по-настоящему? Они все не от мира сего. Шон, разве что, посимпатичнее других одноклассников.
— А как это по-настоящему? — спрашивает серьезно.
— Ты поймешь, — улыбается мать. — Дело будет не во внешности и не в популярности. Ты просто встретишь своего человека и не захочешь с ним расставаться.
— Как вы с папой? — девочка упирается лбом в материнское плечо.
— Как мы с папой, — соглашается та. — Я симпатизировала многим парням, но когда познакомилась с твоим отцом, то быстро поняла, что он самый лучший.
— Как поняла-то? — девочка поднимает голову, заглядывает в глаза. Мать говорит какими-то загадками.
