бамбуковый звук. Родители дремали рядом в ожидании рейса на Певек.
Я достучался, наконец, в окошко кассы, чтобы услышать, что следующий рейс на Москву возможен через неделю и то, если на нем окажется свободное место. Я запаниковал и вспомнил про «бога». Бог при ближайшем рассмотрении оказался богиней и, по совместительству, женой начальника аэропорта. К моей просьбе я присовокупил четыре апельсина, которые сделали свое дело. Полистав какие-то списки, она велела радисту запросить борт, выполнявший рейс из Петропавловска.
По сей день, когда я рассказываю эту историю, слушатели переглядываются, мол, заливай, но знай меру. Мне обидно. Но они, слушатели, вовсе не обязаны знать, что ценность апельсина как денежного эквивалента, пригодного для использования в качестве взятки, известна со времен Павла I. Отчаявшись допроситься займов для завершения строительства одесского порта, отцы города направили в дар Императору 3000 апельсинов, приложив к ним челобитную. Самодержец, вкусив заморский плод, проявил милость. Потомки высоко оценят находчивость магистрата — и сегодня один из бульваров города украшает бронзовый «Памятник Апельсину, который спас Одессу». Местные остряки прозвали его «памятником взятке».
Я не знаю, во сколько обходились ГВФ взлеты и посадки ИЛ-18 в переводе на твердую валюту, но практика воздушных перевозок будила сомнения в их рентабельности. По просьбе богини, самолет совершил незапланированную посадку. Часа через три, уже в воздухе я торжественно подарил командиру самолета свою сумку с оставшимися витаминами. Их вполне хватило бы еще на несколько незапланированных посадок. Борт был забит под завязку. Семь часов, проведенных на откидной скамеечке (для членов экипажа) возле сортира, укрепили мою веру в человека и в непревзойденный гуманизм советского летчика.
* * *
На сей раз гуляли «на мои». Шнер, который после нашей колымской экспедиции на всю жизнь влюбился в север, после каждой рюмки умиленно проговаривал: «Старик, а люди там какие!». Но мои новые приключения больше занимали Борьку. В конце вечеринки он прямо попросил организовать и для него пару поездок. Сказано — сделано.
Я захватил его с собой на овощную базу перед отлетом на Камчатку. Он быстро нашел общий язык с Леней. Теперь уже я выступал в качестве «опытного» наставника. «Полезный» урок преподал и кладовщик, помогавший отбирать и грузить яблоки:
— Когда для заправки сядете, ты попроси у заправщиков шланг с водой и полей фруктишки в самолете. Яблоки, они водичку охотно пьют. То-то поправятся на пару сот кило. Так у нас все делают. — Наставлял меня мичурин в синем халате во время перекура. Я вспомнил эту инструкцию во время погрузки в самолет. Она меня развеселила, когда обнаружилось, что самолет мне предоставили не грузовой с рифленым алюминиевым полом, а пассажирский, и ящики пришлось водружать на опрокинутые вперед спинки кресел.
Еще по дороге в аэропорт Леня сообщил, что назавтра планируется второй борт в Петропавловск, и он не против оформления Бориса. Это открывало новые горизонты для развлечений в незнакомом городе.
Нереализованные авантюрные наклонности цвели пышной хризантемой. Борька сам предложил экспедитору обойтись без напарника: «Без него управлюсь».
Но в Петропавловске Борьку ждало разочарование. При сдаче образовалась недостача в 250 кг.
— Ничего не понимаю, — жаловался мой предприимчивый друг, — я все сделал, как сказал кладовщик, целый час поливал. Даже элероны в воздухе обледенели — боялся, что при посадке накроемся медным тазом. И на тебе.
— Дурак, он же про яблоки распалялся. А у тебя виноград. У него водички своей залейся. А всю влагу ящички выпили. Ты еще хорошо отделался.
Бухгалтерша на месте сжалилась и отмазала — Борька пококетничал, обещал королевский прием в Москве и протекцию в Плехановку для дочки. И она изыскала для него еще полпроцентика на какую-то нестандартную убыль.
Вечером в ресторане гостиницы к нам подсел странный «командировочный из Хабаровска» Аркадий Вениаминович. Он не ел, а комментировал наши блюда («Разве это кета? Вы должны попробовать нашу кету. Разве это кальмар? Вот у нас кальмары…»). Когда дело доходило до розлива водки, Аркадий притискивал к нашему графину свою рюмку со словами: «Дай бог не последнюю». Он выбегал из зала, также бегом возвращался, тряс коленями стол, нервно озирался. «Если не подсадная утка, то беглый каторжанин», — решили мы.
Домой летели вместе, прихватив ценный груз — копченья, икру чуть ли не в товарном количестве. Экипаж согласился запихнуть в негерметичный отсек метровые ноги свежевареных крабов. Иначе не довезти. Все это добро в самом Петропавловске тоже в дефиците. По наводке бухгалтерши, нам пришлось отправиться в Паратунку. Блат он и в Арктике блат. Директор гастронома с вдохновляющим именем Идея Александровна выволокла из закромов 20-литровый бочонок со свежайшей кетовой икрой и прочие дары моря, запах которых давно стерт из памяти столичного обывателя.
ОДЕССА
На Привозе за бесценок
Приобрел трубу архангел…
А. Эппель
Нервный стресс, вызванный фруктовыми экспедициями в условиях вынужденной полулегальной активности, можно снять только путешествием. Клин клином. Благо в моем кармане скопилась за короткое время невиданная сумма денежных знаков — около пятисот рублей. 400 сразу были определены в НЗ «на белый день». Они оставались неприкосновенными при любой погоде вплоть до подачи документов на выезд в Израиль. Обязательным условием процедуры было заявление на выход из советского гражданства, подкрепленное безвозвратной уплатой госпошлины. Удовольствие стоило ровно 400 рэ.
Итак, я нуждался в кратковременном отдыхе. Пресытившись испытаниями в условиях вечной мерзлоты, я рванул в Одессу, где можно было на Ланжероновском пляже подлечить нервишки, прислушиваясь к ласковому шелесту волн.
«Крестьянскую речь можно передать и не прибегая к орфографическим ошибкам». — Уверял Жюль Ренар, имея в виду, надо думать, французских пейзан, которые, экстазуя, всю свою пейзанскую жизнь ренувелируют шоссе. Поэтому дороги у них, как бубочки. Но передать речь русских крестьян, не прибегая к ошибкам, куда легче. Особенно в устной речи, где вообще можно обойтись пятью словами. Сами знаете, какими. Все дело в Интонации. В этом отношении русским крестьянам противостоят одесские мещане. Это лучше всех понимают сами одесситы, которые без устали травят писателей, больших и маленьких, и кинематографистов за злоупотребление воровским сленгом. Последних — точно за дело, потому что именно им доверена Интонация, которую они доводят до пародии, до еврейского местечкового кривляния, набора заезженных невпопад штампов («Сема, оставьте-таки ваш халоймес»), забывая подчас об особой образной системе, которой распоряжаются одесситы. Ее ядро составляет не воровской жаргон, густо замешанный на идишизмо-гебраизмах, а глубоко мотивированная ассоциативная коннотация. Носители «одесского языка» обижаются, когда побывавшие в Одессе любители солененького жалуются, что одесситы теперь говорят «не так» —
