ни величиной[829], преуспел в стремлении превратить захолустный городишко, лежащий на Эльбе на полпути между Лейпцигом и Берлином, в заметный центр политической и духовной жизни Европы. Здесь Мартин Лютер, воспользовавшись стечением народа на праздник Всех Святых, 31 октября 1517 года, прибьет к дверям университетской церкви 95 тезисов против использования Церковью индульгенций – и найдет в лице Фридриха надежного защитника. Лютеранство станет для курфюрста средством утверждения приоритета всего местного, истинно германского над папством, Империей и ренессансной италоманией, грозившей охватить восприимчивые и пылкие немецкие сердца.
Незадолго до прибытия Кранаха курфюрст основал в Виттенберге университет. Привлеченные великодушием, терпимостью, умом, широтой интересов, а главное, щедростью Фридриха Мудрого, сюда стекались со всех концов Германии богословы, юристы, врачи, алхимики, астрологи, математики, философы, филологи, не находившие себе места на кафедрах других университетов, которые не могли сравниться с Виттенбергским ни терпимостью церковного начальства, ни щедростью светских попечителей.
Между Кранахом и университетской элитой не возникло отчуждения, которое в то время обычно разделяло людей умственного и ремесленного труда. В Вене, откуда он прибыл в Виттенберг, он был своим человеком в основанной Максимилианом I университетской «Коллегии поэтов и математиков», которую возглавлял Конрад Цельтис, и дружил с Иоганном Куспинианом – поэтом-лауреатом, историографом и выдающимся врачом, который был сначала ректором и главным попечителем Венского университета, затем деканом медицинского факультета[830].
Среди произведений, создавших Кранаху репутацию в Вене, был портрет Куспиниана и его невесты Анны, написанный по заказу жениха. Иоганн и Анна сидят на траве под сенью двух деревьев, сплетающихся ветвями где-то над их головами. Им достаточно протянуть руку, чтобы коснуться друг друга. Задумавшись над прочитанным в книге изречением, знаменитый профессор мечтательно поднимает взор и видит над Анной сокола, настигшего цаплю. Щеки его розовеют, дуновение ветерка заставляет вспыхнуть золотые кудри, отсвет улыбки пробегает по лицу. Шестнадцатилетняя Анна этого не видит. По-детски насупившись, она ждет, когда же ее ученый жених опустится с эмпирей на землю. Пальцы нервно теребят гвоздику – знак верности, а душа горит, как полыхающий вдали пожар. Так они молча и страстно говорят друг с другом. Были и до Кранаха свадебные портреты, но не было художника, который сумел бы изобразить немой разговор влюбленных.
Свадебный портрет – предмет магический. Он служит продолжению рода: защищает семью от злых сил, оберегает от несчастий, поддерживает достоинство потомков, свидетельствуя о добродетелях предков. Он призывает на помощь молодым стихии и животворные силы природы.
«Мой дух жаждет космографии», – писал Куспиниан[831], выражая гуманистическое стремление к всеохватному описанию макро- и микрокосма, которое дало бы ему ключ к тайнам Вселенной. Портрет Иоганна и Анны насыщен знаками их причастности космическим стихиям и силам. В живописной «космографии» Кранаха нет диссонанса между человеком и природой. Праздничный аккорд, созданный тонами одежд – винным и коричневато-красным, малиновым и розоватым, бархатно-черным и рыжим, золотистым и белым, – затихает под вечереющим небом в горах, долах и рощах, где охры переходят в коричневый и дымчатый, а черный и желтый – в зелень. Смеркается. Над головой Иоганна встает его счастливая звезда. Сова мудрости несет в когтях первую добычу. Преследующие ее пташки позлащены лучами солнца, ушедшего за снежные пики, а над Анной цапля сверкнула в темном небе лунным бликом. Позади Анны встает над лощиной вечерний туман. Огонь, воздух, земля и вода – все стихии в круговращении дня и ночи призваны художником к повиновению молодым.
Лукас Кранах Старший. Портрет Иоганна Куспиниана и его жены. Ок. 1502
Незадолго до отъезда в Виттенберг Кранах написал «Распятие», находящееся ныне в мюнхенской Старой пинакотеке. Вероятно, заказчикам казалась недостаточно правдоподобной традиционно симметричная схема Распятия. Им хотелось видеть, как Мария с Иоанном внимают предсмертной воле Христа. Но как это показать? Расположить их позади креста – нелепо. Повернуть спиной к зрителю – ослабнет проповедническое воздействие образа. Единственное разумное решение – сместить крест в сторону, поставить его боком и обратить взоры предстоящих к Христу.
Кресты образуют каркас прозрачной призмы, внутри которой стоят Богоматерь и Иоанн. Место на краю обрыва напрашивается под главный крест. Отсюда устремляется наш взгляд в долину, к горам, к небу. Низкий горизонт, совпадающий с далеким горным хребтом и соотнесенный с ракурсами фигур, крестов, деревьев, внушает ощущение подъема на Голгофу. Часть картины, что выше горизонта, квадратна. Ее диагональ соединяет лица предстоящих и Христа и совпадает с перекладиной его креста.
Лукас Кранах Старший. Распятие. 1503
Христос испускает дух – и мир погружается в смерть. Останки непогребенных жертв на лысом темени Голгофы, окровавленные трупы на крестах, ветви дерева, поникшие над мертвым разбойником, голые сучья, вторящие немым воплям пригвожденных рук и сплетающиеся наподобие тернового венца, – все это сейчас покроет тьма от стремительно надвигающейся зелено-коричневой тучи.
Но, предвещая Воскресение, свет вечернего солнца нежно обволакивает стволы и ветви деревьев, сверкает на гранях ледников, играет золотистыми рефлексами на одеждах Иоанна. Аккорд темно-синего, красного и желтого с оранжевым преобразует скорбь Марии и Иоанна в надежду. Кисти их рук – рыдание, перебиваемое увещеванием. Ветер вздувает оранжевеющую от крови и солнца пелену Спасителя, пробегает по листве черно-зелеными волнами, шевелит красными языками Иоаннова плаща. Один из них соприкасается с вечными льдами, словно грозя растопить их. Долина затоплена весенними водами, омывающими змеящийся берег. Мир возрождается.
Путь Кранаха из Вены в Виттенберг пролегал через Баварию, страну девственной природы и волшебных сказок, изображенную им на картине «Отдых на пути в Египет». Ночью путники укрывались в пещере, с восходом солнца двинутся дальше. Мария, в платье карминового цвета, гармонирующего с ее бледным лицом и огненными волосами, выглядит знатной дамой. Иосиф, чьи вьющиеся седины благородно сочетаются с одеждой цвета воронова крыла, на которую наброшен холодно-красный плащ, похож на мажордома. Но пестрокрылые ангелочки прислуживают не им, а Младенцу. Один принес землянику, другой тащит щегленка, третий наполняет сосуд ключевой водой, еще четверо, усевшись с нотами и дудочками, дают концерт. Младенец тешится, лицо Девы сияет робким счастьем. Один Иосиф озабочен: пора в путь.
Небо приветствует беглецов улыбкой занимающегося дня. Восход серебрит космы седого мха на ветвях могучей ели, покровительственно протянутых к
