печальной березе, – и та кивает гибкими ветвями. Холмы, вторя друг другу, уводят взгляд в солнечную даль: «Египет – там!» Земля расстилает ковром усеянную цветами мураву. Прозрачный ручей, огибая лужайку, готов стать волшебной границей, защитить беглецов от преследователей. Никто до Кранаха не писал природу так незамысловато, будто прямо с натуры. Никто до него не мог соединить природу такой интимной связью с персонажами Священного Писания. Никому не удавалось одушевить каждую мелочь так, что все вместе они дышат единым дыханием. Но не пантеистическая премудрость проявилась здесь, а первобытный инстинкт, пробудившийся в душе Лукаса при соприкосновении с родной землей. Эта картина – первая, на которой он поставил не только дату, но и монограмму, воспользовавшись именем родного города как своей фамилией. Значит, завершая «Отдых на пути в Египет», он мысленно был уже в чужом краю.
Лукас Кранах Старший. Отдых на пути в Египет. 1504
И вот Кранах в Виттенберге. Переманив к себе лучшего художника австрийской столицы, Фридрих назначает ему годовой оклад в сто гульденов. Столько же будет получать Дюрер из императорской казны, но лишь с 1512 года. Сверх того, Кранаху оплачивают расходы на краски, художественные принадлежности и на подобающий придворному гардероб. А ведь пока он не обзавелся семьей, ему хватало бы в Виттенберге и десятка гульденов в год. Но не таков был «виттенбергский дракон», чтобы довольствоваться только необходимым. Он оставил по себе память не только как удачливый художник, но и как хваткий делец. Продукция его мастерской[832] пользовалась спросом далеко за пределами Саксонии. Собственная типография, аптека и виноторговля приумножили его состояние. Принадлежавшие Кранаху пять домов и земельный участок оценивались более чем в 4000 гульденов. Дважды его избирали бургомистром Виттенберга. Курфюрст доверил ему свою сокровищницу, а герцог Иоганн – воспитание наследника, Иоганна-Фридриха, будущего незадачливого противника Карла V[833].
Круг художественных обязанностей Кранаха был очень широк: алтарная живопись[834], мифологические и аллегорические картины, гравюры религиозного и светского содержания, декоративные росписи и панно, картоны для шпалер, оформление празднеств, эскизы алтарного декора и церковной утвари, изготовление моделей для медалей, штамповка обоев, имитировавших текстуру дерева или скульптурные рельефы, роспись щитов. Мало того, Лукас исполняет многочисленные заказы саксонской знати, изготовляя для нее домашние образа и портреты, эскизы гербов, костюмов, мебели, парадных доспехов и надгробий.
Как ни быстр был Кранах в работе, время приходилось экономить. В этом ему помогли «драконья» гибкость, изменчивость, способность угадать и наилучшим образом воплотить намерения заказчиков. В сообществе, сплоченном единством интересов вокруг Фридриха Мудрого, вкусы и прихоти не могли отличаться большим разнообразием. Тон задавал курфюрст. Но его волю надлежало уловить, уяснить, представить в воображении и, наконец, осуществить другому человеку – Лукасу Кранаху. Его творения были магическими зеркалами, в которых сам Фридрих и те, кто стремился ему подражать, видели с полной ясностью все то, чего без помощи художника они могли лишь смутно желать. Магия этих зеркал – в незаметной для заказчиков обработке их вкуса сообразно творческим устремлениям самого Лукаса. В художественной жизни Виттенберга тон задавал не курфюрст, а его художник.
Найдя новое решение традиционной темы, придумав новый тип картины, Лукас повторял их многократно, пока не иссякал поток заказов, – а к этому моменту в его репертуаре опять появлялось нечто небывалое и не менее притягательное. Он всегда опережал заказчиков, но ровно настолько, чтобы им казалось, будто он следует за ними.
У историков искусства принято сожалеть о неисполнившихся обещаниях молодого Кранаха и предаваться романтическим воздыханиям о таланте, якобы разменянном на богатство. Но не разумнее ли ценить искусство «виттенбергского дракона» таким, каково оно есть, и благодарить Фридриха Мудрого и людей его круга за то, что из мастерской Кранаха вышла не одна, а тридцать одна Ева, не одна, а дюжина Юдифей, не одна, а тридцать пять Венер и столько же Лукреций? Многие картинные галереи мира гордятся этими экзотическими жемчужинами Виттенберга. Даже если бы время не пощадило ничего, кроме этого племени пикантных прелестниц, Кранах все-таки вошел бы в историю искусства первым из немецких художников, понявшим, что искусство существует для наслаждения.
Сохранилось более полутораста его картин, около двухсот гравюр на дереве, десяток гравюр на меди, сотня рисунков. Сравнивая то, что предназначалось для заказчиков, с произведениями, в которых его воля проявилась свободнее, поражаешься его двуличию, отнюдь не свойственному художникам того времени.
Область свободы у Кранаха – это изображения деревьев, животных, портретные этюды, иногда гравированный или живописный портрет, всевозможные наброски. В них нет ничего заранее заученного, никакого манерничанья, никаких стилистических примет искусства XVI столетия. Каждое такое произведение – поразительной силы вспышка бытия, короткое замыкание в цепи «предмет – художник».
А рядом с этим Кранахом работает совершенно другой, которого часто принимают за наивного чувствительного провинциала, старающегося быть многозначительным, важным, изысканным, но не обладающего ни знаниями, ни вкусом, ни мерой и впадающего в своих картинах то в запутанную нагроможденность, то в лубочную примитивность, то в манерную мечтательность. Снисходительно умиляясь, ему, однако, охотно прощают эти недостатки за чарующие эффекты его сверкающих гравюр и острой гладкой живописи с ее терпким колоритом. Думается, Лукас усмехнулся бы в ответ на попытку представить его простецом. Архаизмы и неправильности его искусства, режущие академически воспитанный глаз, – это эксперименты по изготовлению магических зеркал для виттенбергской элиты, требовавшие абсолютного мастерства.
Современники Кранаха часто искали соответствия своим помыслам и поступкам в житиях святых. Эпизоды церковного предания мысленно представлялись им происходящими здесь и сейчас. Оставался лишь шаг до превращения заказчиков или иных известных лиц в персонажей алтарных картин. Кранах сделал этот шаг в «Алтаре святой Екатерины», написанном для церкви княжеского замка. В сцене казни святой, которая считалась покровительницей философов, мы видим у левого края Фридриха Мудрого; в обличье палача выступает его советник и казначей, благочестивейший Пфеффингер; в самом центре картины – лицо гуманиста фон Шварценберга.
Лукас Кранах Старший. Алтарь святой Екатерины. 1506
Мученичество Екатерины представлено как торжество ее приобщения к лику святых. Лицо мученицы светится кроткой радостью. Святые девы, изображенные на створках, безмятежны. Ангелоподобный принц, воспитанник Кранаха, подносит святой Доротее корзинку с райскими цветами. Под пасмурным немецким небом
