для него. Всё это уже
пережито с Ирэн. По логике жизни ему теперь следует не развлекать себя подобными
променадами, а ласкать ребятишек, играть с ними, нюхать их душистые затылки…
Нина же намерена развить успех своего удачного мудрого хода с билетами.
– Тут недалеко есть один деревянный мосточек, – сообщает она, – давай прогуляемся…
Роман смотрит на неё с недоумением.
– А зачем нам туда идти?
– Просто так… Ой, ну как ты не понимаешь…
– По-моему, этот мосточек не так уж близко, – вздохнув, говорит Роман. – А ведь мне рано утром
на работу. Я просто мечтаю выспаться.
– Да-да, – холодно смиряется она с видом «ну как я могу не согласиться с таким важным
фактом».
Замкнувшись, она ускоряет шаги, и невинный снежок под каблуками её элегантных сапожек
скрипит пронзительно и с визгом.
– Разве нам недостаточно фильма? – оправдывается Роман. – Ну что нам на том мостике?
Постоим, потопчемся и назад?
141
– А ведь ты грубо ломаешь меня, – отвечает Смугляна, уловив его насмешку, – Да, мне хочется
просто пойти и, как ты говоришь, потоптаться на том мосточке. Да, я романтичная и, по-твоему,
глупая. Но уж какая есть. Я хочу быть незаурядной, а ты сковываешь меня в этом стремлении…
Мне бы вообще, наверное, лучше жить в одиночестве, без семьи, и делать какое-нибудь большое
дело, чуть ли не для всего Человечества. Пойми мою натуру… Меня постоянно куда-нибудь влечёт.
Если бы я жила в другие века, то именно я пошла бы в Иерусалим или поплыла за три моря.
– Или за четыре, – устало и от этого ещё более язвительно поддакивает Роман. – Только в тех
твоих далёких веках больше было не романтики, чтоб ты знала, а грубой, можно сказать,
полускотской жизни. Очутившись там, ты наверняка захотела бы мотануть куда-нибудь ещё… И
зачем только у нас эту мечтательность возводят едва не в культ? У нас даже есть писатели-
мечтатели, а учителя в школах призывают учеников мечтать. А по-моему, так это вид психического
расстройства, мешающего жить. У меня вот тоже была одна глупая мечта… Ну, так это в детстве…
По логике-то, мечтательность взрослых людей идёт от плохой, невыносимой реальности. Но ведь
жизнь-то у нас нормальная. Где-нибудь в Америке живут и похуже. И ничего. А мы всё мечтаем,
уносимся куда-то в тридевятое измерение, а в реальной жизни, которая на самом-то деле только
одна, никак не научимся жить. Так что, извини, но мой Иерусалим сейчас на крыше, которую мы с
Витькой заливаем гудроном, чтобы летом на ней не образовывалось трёх или четырёх морей. И ты
должна это понимать. Потому что дом, на который я хочу заработать, нужен и тебе. Неужели ты не
понимаешь, что я просто устаю? Ты посмотри на меня внимательней… Я не привык жаловаться, а
в этой ситуации так даже и права хныкать не имею. Мне стыдно от своих жалоб. Но что мне
делать, если ты не видишь этого сама?
Смугляне обидно, что ей в ответ на его неожиданное признание приходится молчать о своих
трудностях, с которыми уж она-то справляется. Или он думает, что уколы в поликлинике – это так
себе, комариные укусики? Ему-то что: чувствуя от неё постоянный запах лекарств, он лишь
посмеиваться над её затяжной «простудой», а вот знал бы он всё. Правда, и хорошо, что не знает
и не задумывается об этом всерьёз. Но разве не обидно быть лишённой даже права на
сочувствие?
– Но ведь и я устаю, – всё же возражает она, – у меня тоже масса дел. Всем известно, как
загружена современная женщина…
«Ох, уж эта современная женщина», – лишь хмыкает про себя Роман.
В очередное воскресенье Галя предлагает Смугляне съездить к мужчинам на их крышу, отвезти
обед, а заодно помочь, чем смогут.
Трудности подъехавших помощниц начинаются с того, что они не могут подняться на крышу по
открытой пожарной лестнице, сваренной из уголка и ребристых арматурных прутьев, которая под
ногами ходит ходуном. Роман и Виктор едва убеждают их, что всё это достаточно прочно, только
пусть они лезут, не глядя вниз. Забравшись, наконец, и отойдя от страхов, помощницы с минуту
любуются открытым видом сверху. Мужчины в эту минуту уже жуют привезённое, не разбирая, что
именно хватают. Помощницы ради интереса берутся за «отдыхающие» лопаты, не могут их
поднять и потом некоторое время растерянно смотрят со стороны на эти инструменты,
облепленные асфальтом.
Сегодня Роман и Виктор ровняют обширную яму на крыше, в которой летом застаивается целое
озеро дождевой воды. Для этого на кровлю поднято два зиловских кузова горячего асфальта
(шоферу, привезшему асфальт в выходной день, они заплатили, а поднял его на автокране сам
Виктор). Эту дымящуюся гору асфальта, сваленного на краю холодной крыши, они сначала
защитили от ветра кусками картона и фанеры. Теперь, нагружая асфальт на железный лист, они
стягивают его к провалу. Работать нужно быстро, чтобы эта гора не успела схватиться. И тут-то
Смугляна, никогда ещё не пробовавшая длительной физической нагрузки, оказывается
потрясённой работоспособностью мужчин. Чтобы почувствовать себя полностью вымотанной, ей
хватает и получаса каких-то маломальски напряжённых действий. Роман же, как она замечает,
своей неутомимостью превосходит и атлетически сложенного Виктора. Сколько же ему нужно таких
вот её усталостей, чтобы и у него не поднимались руки? У Смугляны уже апатия ко всему, а
мужчины, в промокших от пота, дымящихся на холоде старых свитерах, так же азартно орудуют
тяжеленными лопатами. Трудно представить, что они в таком темпе работают с утра, и так же
будут вкалывать до темноты. Виктор между делом успевает отпускать в адрес своей жены шуточки,
за которые дома она бы кинулась мутузить его кулачками, но здесь её целомудренный слух будто
заложен. Здесь мужики работают и здесь они правы во всём. Дома-то они, конечно, рассказывали,
что работают тут, но не рассказывали, как работают. Да об этом словами-то, пожалуй, и не
расскажешь.
В этот день к Смугляне приходит понимание, почему вечером Роману не до ласковых слов и
почему спит он неподвижно, как большое горячее пятно, неприятно пахнущее гудроном. Его
усталость, оказывается, сильно отличается от её усталости. Прижавшись к нему этим вечером под
одеялом, она вдруг впервые осознаёт, что не любить этого человека и не верить ему просто
нельзя. И всю свою будущую жизнь с Романом она видит уже чуть иной: сегодня с их
142
воображаемого домика снят за ненадобностью весь второй этаж вместе с балкончиком,
башенками и флюгерами. Нина впервые задумывается о неизбежности деревенского хозяйства с
каким-нибудь там обывательским поросеночком или телёночком,
