Снова задерживаю дыхание, успокаиваюсь. Аккуратно достаю нож. Стараюсь как будто врасти в стену, мысленно слиться с ней – так учил отец, чтобы враг меня не почувствовал. Основных вариантов бесшумно снять ножом часового два: со спины лучше перехватить лезвием горло, если лицом встретить – воткнуть клинок в солнышко. Так сбивается дыхание, а значит, жертва не произнесёт и звука.
Мой немец проходит дом, где я схоронился, я вижу его спину. Резко бросаюсь на него, как – будто в полёте. Левой ладонью накрываю ему рот, правой ногой наношу топчущий удар под колено и бью штыком в солнце (в последний момент перехватил нож обратным хватом). Клинок вошел на четверть, немец бьется в руках, как рыба на сковороде. Прижимаю его крепче и погружаю клинок в тело до половины. Враг застывает. Мой поднять тревогу не успел. На всё про всё ушло секунд двадцать.
Оттаскиваю часового в проулок, оттуда же подаю сигнал фонарём – быстро включаю-выключаю два раза. Десять минут спустя наши тихо входят в деревню.
Я перехожу в состав отделения, что должно бесшумно заткнуть боевое охранение. Это сложная задача – одновременно дежурят сразу пятеро немцев.
Решение приходит само по себе: стягиваю с немца китель, сапоги и каску, беру карабин, перехватываю на манер часового. Обмотками притягиваю галифе. В темноте должен сойти за своего. Жаль, Белик ведёт свою группу к бронетранспортеру – он хорошо метает ножи. Ладно, ночь темная, может, нам повезёт…
Немецкий дозор не дремлет. Хотя время 3 часа, близится «собачья вахта». Или их скоро поменяют? Мы подбиремся к крайним домам позади охранения; атаки с тыла фрицы не ждут. Но если кинемся к ним – наверняка услышат, поднимут шум. Подумав, откладываю карабин, снимаю каску, одеваю трофейную пилотку. Обхожу 2 дома, оказываюсь сбоку дозора.
У одного из наших была с собой фляга шнапса. Отхлебываю, обильно растираю рот, проливаю на китель. Всё! Встаю в полный рост, быстро иду к фрицам. Сейчас нужно держаться естественно…
Вообще, согласно устава караульной службы, они не должны меня подпустить близко (уставы в этом плане везде одинаковы). Но есть шанс, что огонь сразу не откроют.
«Kamerad, nicht schießen! Eine kleine flame?» Говорю заученную фразу. Надеюсь, я похож на кого из них. Мне-то трофейный китель маловат.
Парабеллум за поясом, правая рука пустая, в левой зажимаю сигарету. Подойти удаётся на пять шагов. Крайний немец поворачивается, но приняв за своего, ствол опускает. Остальные просто смотрят, даже не повернув в мою сторону оружие, молчат. Зря!
«Otto, der betrunkene narr…»…. Закончить фриц не успевает. Делаю еще два шага, бросаю сигарету в его глаза. В расчёте, что он моргнул, и что остальные еще не поняли угрозы, оставшиеся полтора метра покрываю одним прыжком. Боковым зрением вижу, как пять теней отделились от домов и бегут к немцам. Левой рукой схватив врага за плечо, прижимаю ствол пистолета к его груди. «Was passiert?!», «Esist die gleiche…» Бешено жму на курок несколько раз. Убиваю часового, сквозь него расстреливаю ещё двух пулемётчиков. Тело фрица – глушитель и щит. Третий номер расчёта вскидывает карабин, но в туже секунду его страшным ударом штыка пронзает один из красноармейцев. Последний часовой успевает среагировать криком «Alarm!»; замечая набегающих врагов, разворачивает к ним свой маузер. Видя это, Лёха Попов (боец из моего отделения) отчаянно кидает винтовку на манер дротика. У него осталась наша мосинка с игольчатым штыком. И кидает он её на удивление удачно. Немец, получив рану в живот, оседает; на земле его добивают.
«Все, перебудил он своих, сейчас начнется». Но не начинается. Толи часы были предрассветные, самого крепкого сна, толи в мастерских так сильно гремели – но шум не поднялся. Меня колотит. «Сколько человек я убил за сегодня? Из пулемета ладно, а тут четверых в упор, своими руками… Сколько раз был на волосок от смерти?!»
Мысль приходит и уходит. Это война, тут не переживать, а драться надо.
Свою задачу мы выполнили, теперь очередь ремонтников.
Легко бежим по поселку. За околицей одного дома нас останавливает громкий мужской смех. Залегаем. Смех не повторяется, но зато отчётливо слышится надсадное хекание, утробные стоны, бабий, исполненный лютой тоски плач, переходящий в вой. Что там происходит, понять не сложно, даже для таких как я – никогда не бывавших с женщиной.
Дыхание перехватывает от ненависти. Хоть это и нарушение приказа, но этот двор с большим сараем, откуда доносятся звуки, решаем зачистить своими силами.
Зажав в руке нож, забегаю за околицу. Мои двигаются следом… Строимся перед дверью, один боец резко открывает ее на себя, гуртом вваливаемся в сарай.
Первого немца я убиваю по всем правилам – со спины зажав рот, режу горло. Однако число фрицев мы явно недооценили: в помещении их не меньше двух отделений. Кидаю мимолетный взгляд на пол: там лежит девчонка лет 13—14с располосованным горлом и в порванной одежде, вся в крови.
Мои глаза застилает пелена. Последнее, что помню: свой утробный рык и лезвие моего ножа, летящего навстречу перепуганной немецкой хари…
…Оказывается, я успел зарезать еще двух фашистов. Немцы были при оружии, но лежало оно в стороне, не готовое к бою. Наши полезли на них с ножам – с винтовкой в тесном пространстве не развернёшься. В итоге получилась страшная, кровавая мясорубка. Фактор внезапности был на нашей стороне, насиловавшие беззащитных женщин, фашисты просто не ждали разъяренных русских, что с рыком бросятся их убивать.
Но были и потери. Здоровенный немец слез с бабы, схватил топор и успел зарубить двоих бойцов. Меня он успел приложить обухом, потому часть схватки я пробыл без сознания. Еще один выхватил автомат, срезал в упор красноармейца. Однако его из трофейного люггера застрелил один из отделённых. И снова обошлось без тревоги – сарай приглушил звуки схватки и прозвучавшие выстрелы.
Одна женщина лежала без сознания, другая всё так же выла, не приходя в себя. Третья, помоложе, пронзительно завизжала в начале, но поняв, что на помощь пришли свои, замолкла. После она вкратце рассказала, что случилось с девочкой – та просто упорно защищалась, не хотела отдаваться этим ублюдкам, царапалась. Её убил жирный урод, который даже не оказал нам сопротивления. Только ползал и причитал: «bitte, du sollst, nicht töten»… Его зарубили топором. Правильно говорят: самые жестокие – самые трусливые.
Участи спасённых нами несчастных, подверглись все молодые девушки, девочки и зрелые бабы в деревне. Таких вот сараев было несколько.
Руки сжимались в кулаки от бессильно ярости. Хотя почему бессильной? Враг в полной мереза платит за свои преступления.
…Прибыли к ремонтной базе. Остальные отделения первой группы были уже здесь. Комбат уточнил о потерях. Узнав, что случилось, тихо заматерился. Толи от того, что не выполнили приказ – сразу двигаться к мастерским, толи от услышанного об изнасилованиях. В течении получаса подтянулись оставшиеся. Рота охранения с зенитчиками перестали существовать.
Батальон понес незначительные потери. Погибло 12 человек – в основном при зачистке домов.
Батальон окружил ремонтную базу.
Мы насчитали четыре немецких танка и пару броневиков, а также девять (!!!) советских танков! За своих было обидно.
Число ремонтников оказалось очень приличным – на вскидку их было не менее двухсот человек. Но их численность нас не пугала, мы сгорали от нетерпения. Помимо изнасилований, нам стали известны ещё как минимум три случая жертв. Все были расстреляны: мальчишки, что собрали оружие на поле боя; семья, укрывшая раненых; старуха, попытавшаяся воспротивиться, когда у нее забирали последнюю курицу-несушку. Жажда крови бойцов искала выхода; если раньше мы умозрительно понимали, что немцев надо бить, потому что они враги, то теперь мы люто жаждали их смерти – за совершённые преступления.
Комбат дал последние инструкции: «Главное, чтобы не вызвали поддержку. Рация наверняка у них есть, открывайте огонь по всему, что может быть на неё похоже. Технику сожжем позже. Если кто-то попытается занять танк – гранату в люк».
И вот она, красная ракета. Молча встаем, также молча забегаем на территорию ремонтников. Молча наводим на работающих оружие. Неожиданный поворот – те поднимают руки. Ну а что на самом деле им делать? Оружия то с собой нет… Может у них и был шанс. Но кто-то поднимает тревогу. Вылетают из ближних домов уже вооруженные гансы. Они еще не успевают разобраться, что к чему, как их в упор расстреливают, закидывают гранатами. Немцев много, но вооружены они слабо – не строевая часть. Многие не были в бою, бестолково мечутся, становясь лёгкой добычей. Пулемётов у них нет, гранат тоже. Впрочем, кто-то из ремонтников взял в руки снятый с танка машингевер. Но пулеметчиком он оказался неважным – бил длинными очередями, пока патрон не пошел на перекос. В этот момент его и сняли. Немец зацепил троих, одного тяжело – но в руках опытного расчёта пулемет наделал бы гораздо больше бед.
