всего она высказала порицание Телемаху за то, что тот участвует в увеселениях женихов и допускает грубые шутки над чужестранцем, который попросил убежища в его доме. Затем, храня честь своего дома, она стала бранить женихов. Радостно слушал свою жену Одиссей. Женихи устыдились и послали своих слуг каждый в свой дом за дорогими подарками для Пенелопы. Но из-за этого они все остались в доме Пенелопы даже тогда, когда хозяйка дома возвратилась к себе наверх.
Тогда Одиссей решил, что наступило время вынести оружие из зала, где происходили пиры. Пока Телемах и Одиссей переносили оружие в ближайшую кладовую, Афина держала золотой светильник. С изумлением смотрел Телемах, как озаряются светом стены. Затем Телемах отправился спать. Теперь Пенелопа стала расспрашивать чужеземца о своем муже. Одиссей выдал себя за брата Идоменея, внука критского царя Миноса. Он рассказал, что на Крите он видел Одиссея, гостившего там, и слышал о нем верное известие: ныне Одиссей поехал в Додону, чтобы перед возвращением на родину получить прорицание у священного дуба Зевса. Пенелопа со слезами на глазах слушала чужеземца, не подозревая, что тот, по ком она плачет, сидит рядом с ней. Чтобы не опозорить свой гостеприимный дом, Пенелопа приказала служанкам снабдить всем необходимым того, кто принес ей добрую весть, и омыть его уставшие в странствиях ноги теплой водой. Одиссей же не соглашался воспользоваться помощью служанок: он разрешил бы омыть себе ноги в крайнем случае только старой служанке. Тогда Пенелопа приказала старой кормилице Одиссея, Эвриклее, омыть чужеземцу ноги. С радостью стала прислуживать ему Эвриклея, ибо из множества гостей, перебывавших у них в доме, ни один не был так похож на Одиссея, как этот чужеземец.
— Другие тоже говорят об этом, матушка, — сказал ей в ответ Одиссей, чтобы рассеять ее подозрение.
И он сел спиной к огню, чтобы кормилица не заметила на его ноге старого рубца от раны. Но Эвриклея, принесши котел и смешав в нем холодную воду с горячей, едва только коснулась рукой ноги чужестранца, узнала рубец и выпустила ногу из своих рук. Нога Одиссея ударилась о котел, пролив теплую воду. Глаза верной служанки наполнились слезами, и она воскликнула:
— Дитя мое, ты, конечно, Одиссей! О, как я не узнала тебя сразу!
И она уже направилась к Пенелопе, чтобы сообщить ей, что пришел ее муж, но Одиссей охватил рукой ее шею и, пока Афина отвлекала внимание Пенелопы, погрозил ей, чтобы она молчала.
Но Эвриклея ответила:
— Дитя мое, не надо мне грозить. Ты ведь знаешь, что на меня можно положиться, и, если нужно, я буду молчать упорно, как камень. Но скажу о другом: если бог отдаст в твои руки женихов, я по порядку расскажу тебе, кто из слуг был неверен тебе.
— Это потом я и сам узнаю, — ответил ей Одиссей, — ты же сохрани лишь тайну, положившись во всем остальном на богов.
Когда наступило утро, Эвриклея дала распоряжение служанкам убрать дом, вымыть сосуды и принести свежей воды. Слуги-мужчины кололи дрова, а девушки быстро наносили воды из источника. Вместе с ними пришел и Эвмей, достойный свинопас. Ныне он обратился к несчастному чужеземцу с несколькими добрыми словами. Мелантей, пастух, стерегущий коз, дурной человек, оказавшийся неверным своему хозяину, пригнал животных для пира женихов. Увидев Одиссея, он бросил ему несколько насмешливых слов. Филэтий, волей-неволей пригнавший по приказу незваных гостей несколько коров своего хозяина, обратился к Одиссею со словами участия. Он вспомнил о своем хозяине, Одиссее, который, если он еще жив, быть может, так же бродит в тяжелой нужде. Ибо в старом нищем он не узнал своего доброго хозяина, приставившего его еще мальчиком к скоту.
Пришли и женихи, и зал быстро наполнился шумом. Пришел и Телемах из народного собрания и приказал поставить для Одиссея возле порога невзрачное сиденье и столик. Он обратился с суровой речью к женихам, сказав, что не потерпит в своем доме оскорбления чужестранца, ищущего приюта. Но с распущенностью этих зазнавшихся людей невозможно было справиться, и их грубый хохот не прекратился. Телемах же смотрел на своего отца и ждал, когда наконец тот велит ему выступить против наглых женихов.
В тот день Пенелопа приказала принести в зал лук Одиссея и сказала женихам:
— Послушайте меня, гордые женихи, вы вечно едите и пьете во дворце моего давно отсутствующего мужа. Вы говорите, что вас сюда привело только одно намерение, одно желание — взять меня в жены. Вот настало это время! Даю вам лук божественного Одиссея. Тот, кто сможет с наименьшим усилием натянуть тетиву так, чтобы стрела пролетела сквозь обухи двенадцати топоров, за тем я последую, оставив этот дом, этот прекрасный и богатый дворец, где прошли мои молодые годы. Но думаю, что все же буду о нем хоть во сне вспоминать.
Эвмей со слезами на глазах положил перед женихами тяжелый лук. Пастух Филэтий тоже заплакал, узнав оружие своего бедного хозяина.
Телемах установил топоры, вырыв для каждого из них углубление в глиняном полу, выровняв их по шнуру, чтобы они стояли ровно. Стали пробовать женихи, но тщетно. Один за другим они брали в руки гигантский лук Одиссея, но не смогли натянуть его и должны были убедиться, насколько они слабее мужа Пенелопы.
Между тем Одиссей вышел из дому с двумя своими слугами, в верности которых он уже не сомневался.
— Ты, Филэтий, коровий пастух, и ты, Эвмей, свинопас, сказать ли мне вам кое-что или дальше скрывать? Помогли бы вы или нет Одиссею, если бы вдруг он возвратился домой благодаря одному из богов? Встали бы вы за женихов или за Одиссея? Скажите, что подсказывает вам ваше сердце?
— О Зевс-отец, если бы ты исполнил это мое желание! Если бы кто-либо из богов возвратил нам Одиссея, ты бы увидел, какова сила моих рук! — взмолился каждый из верных слуг, и Одиссей им открылся.
От радости заплакали верные слуги и стали целовать его руки и плечи. Так и проплакали бы они до вечера, но Одиссей уговорил их успокоиться, чтобы не раскрылась его тайна. Затем они обсудили, что им делать дальше: как удалить слуг и по знаку Одиссея закрыть двери. Чтобы не возбуждать ничьего внимания, они по одному возвратились в дом.
К тому времени уже ясна была неудача женихов, попытавшихся натянуть лук Одиссея. Но Антиной вспомнил, что в тот день в городе народ справлял праздник Аполлона — было новолуние, — и высказал мысль, что, вероятно, не разрешается натягивать лук в день праздника.
