трюк мог произвести впечатление.
– Алёшенька, зайчик…
Я не мог рассмотреть в проклятую камеру, но мне показалось, что на «зайчика» он немного икнул.
– …зайчик мой, ты ведь меня не оставишь одну?
Да, я просил её сказать именно это – но неужели нельзя было менее прямолинейно!..
– Куда мне возвращаться? В пустую квартиру. Я ведь одна совсем… Ты не бросишь меня? Ты молодой, ты красивый, у тебя жизнь впереди. Я знаю, у тебя сын болеет. У меня тоже сын инвалид…
Она по-актёрски легко заплакала.
– Ты знаешь, наверное, нет? Слышал? Он не может с людьми… Живёт в больнице… Ну, ты понимаешь. Психическая болезнь. Эмдэпэ, теперь говорят «биполярное»… Инвалид первой группы. Я с ним сама чуть тоже не заболела… Да чего «чуть» – заболела. Выгнали из театра. Меня, заслуженную артистку! Сволочи. Ни дня не подождали, как только смогли по законодательству, сразу выгнали, суки. Я всё прошла! Ох, не дай Бог, когда дети болеют, такое горе, господи…
Люся перекрестилась: похоже, у неё в голове спуталась роль, которую играл А., с самим А., она решила, что он верующий человек, на всякий случай дёрнула и за этот рычаг.
– Не дай Бог, господи, не дай Бог… Ну, ты всё это знаешь…
А. взял её за обе руки – и почему-то стал их тереть, растирать. Видимо, руки у неё были очень холодные – от волнения или просто от старости. Людмила Ивановна воодушевилась и ринулась напролом:
– Остаёшься со мной? Обещаешь?
– Людмила Ивановна…
– Люся, зови меня Люся.
– Люся, что вы меня уговариваете, зачем? Я точно в таком же положении, как и вы. Пока держат, надо держаться… Наше дело телячье…
– Точно! Точно! – Она засмеялась, бросилась ему на шею, даже, мне показалось, боднула его. – Мы вдвоём с тобой справимся. Повоюем! Кого-нибудь ещё к нам подселят… Но, главное, ты меня не бросай. У меня никого нет, Алёшенька. Только соседки две собутыльницы… Моя мамка была острая на язык, хохлушка, так она говорила, это мне было сколько, тринадцать, четырнадцать: «Люська, не шляйся! Замуж не возьмут, одна останесся, какать… – ну, она по-другому, конечно, говорила: – срать будешь с открытой дверью!» Понял, да? «Срать с открытой дверью», ха-ха… И что, права оказалась маманька-то… Ах, как жизнь быстро проходит. Ты не представляешь…
– Уже представляю.
– Нет, нет. Тебе сколько сейчас?
– Почти сорок.
– У-у-у!! Мне бы сейчас мои сорок! Я бы вам задала… Нет, Алёшенька, дальше только быстрее. Всё пролетело: слава, известность, вся эта шваль… Вот, заслуженная артистка эрэсэфэсэр…
Так, подумал я. Пошла уже какая-то ерунда.
– Риммочка, – сказал я. – Дайте меня Алексею в ухо.
– …А куда эту «заслуженную» девать? Куда её прилепить, а?.. Вот снова зарплату урезали в полтора раза, не посмотрели, заслуженная, не заслуженная…
– Когда урезали?
– Да вот только что. Ох, Алёша. Скоро год, как живём в одном доме, – в первый раз дали по-человечески поговорить…
– Алексей, – сказал я. – Будьте добры, подойдите ко мне.
Он поднял голову и спросил в потолок:
– Это кто?
Хотя думаю, что узнал. У меня достаточно узнаваемый голос.
– Шоураннер. Руководитель проекта. Идите вдоль декорации, и с другого торца… Вы увидите.
– Люся, – он снова взял её за руки.
– Алёшенька, не бросай меня! – снова запричитала Людмила Ивановна. Уже лишнее, перебор, подумал я с раздражением.
Он обнял её, даже поцеловал в щёку. С трудом встал – и секунд на пять-десять застыл. Мне кажется, он пытался решить, с какой стороны обогнуть декорацию: со стороны глухой рабочей стены – или со стороны окон, там, где они с Семёном прошли девять месяцев тому назад. Выбрал знакомый маршрут.
5
С трудом переставляя ноги, проковылял вдоль короткой торцовой части, завернул за угол. Здесь Людмила Ивановна уже не могла его видеть – в то время как мне было видно гораздо отчётливее, чем раньше: сюда добивали приборы, изображавшие лунный свет.
Остановился, понюхал пальцы. Вытер рукавом рот и щеку. Конечно, я вспомнил их самую первую встречу с Людмилой Ивановной, эпизод с кремом: как он поцеловал ей руку – и потом пытался избавиться от жирной плёнки, оставшейся на губах.
Неуверенно двинулся вдоль стены, перешагивая через кабель-каналы. Миновал свою комнату. Остановился под окнами бальной залы… Что он мог видеть с этого ракурса? Только лепной потолок.
Кем он себя ощущал в эти минуты? Может, и впрямь космонавтом, который вернулся на Землю, проведя девять месяцев на орбите? Меня раздражала его медлительность, но я не стал торопить.
Вдруг он вышел из поля зрения камеры. Когда я наконец нашёл, на какую камеру переключиться, он стоял рядом с прибором (прожектором на треноге), ощупывал стальную стойку, вентиль, щурился на мятый фильтр. Я не понял, что происходит. Потом, пересматривая, догадался: он прочно вжился в свой девятнадцатый век. А там этих предметов быть не могло. Он пытался на ощупь удостовериться, что вернулся в другую эпоху.
Наконец он всё-таки показался из-за угла: я впервые увидел его не в мониторе, а непосредственно – сначала лишь силуэт на фоне подсвеченной фотографии сада. Он снова остановился: заметил охранника у двери. Меня всё ещё не засёк.
– Алексей, посмотрите направо, – сказал я в микрофон (он услышал в наушнике). – Ещё правее. Ага. Подходите.
Обычно на сцене и на экране человек кажется более крупным. Многие из самых лучших, из самых известных актёров – коротышки, сморчки. А в кино играют супергероев.
В случае с А. оказалось наоборот. Вживую он выглядел больше, чем на экране, – и как-то значительней, интересней: красивый рослый мужчина с большими руками, с надёжным рукопожатием. И что-то новое появилось в его лице. В лице, в глазах.
Он тоже разглядывал меня, как будто видел впервые в жизни… Я только через пару мгновений сообразил, что так и есть: это я его знал как облупленного, а он-то со мной действительно никогда не встречался.
– «Святая святых»? Отсюда вы всем управляете?
Как хорошо я знаю эту общую для актёров манеру – сходу заполнить собой пространство, перетянуть одеяло: глубокий голос, поставленная интонация, широкий жест, которым он обвёл мой блиндаж – стол, открытый сейф, мониторы…
На правом экране, в приглушённых ночных цветах, в лунном свете – такая знакомая ему комната: ширма, угол кровати, подушка, а на подушке он сам – глаза закрыты, посапывает во сне. В верхнем углу красный кружочек и надпись «Live».
– Интернет-эфир, – кивнул я.
А. поморщился, непроизвольно приподнял руку:
– Я вас слышу и тут, и там…
Он говорил про таблетку-суфлёр в ухе. Туда звук мог приходить с маленьким запозданием, как бы с эхом, от
